Зверь бездны

– Вы прямо как Пилат рассуждаете, – пробормотала Сашка. – Глядишь, и до прокуратора дослужитесь…

Ей внезапно стало зябко под полушубком. Глаза кума озорно блеснули.

– Что же только до прокурора? Можно и выше… У вас техника с собой? Ну, чтобы интервью записать?

Сашка молча показала диктофон.

– Давайте я вас по каморкам проведу, пока начальство в отключке. Самое интересное ухватим. Ждите меня здесь.

Сашка легко прочитала его чисто мужской азарт: показать столичной штучке, кто в казенном доме хозяин. Через минуту кум вернулся в обнимку с бутылкой. На дне ее плескалось с полстакана водки. Большой кусок жаркого был завернут в промасленную газету:

– Пойдем, Ляксандра Романовна. И нам есть что показать москвичам.

На ваш выбор: Козлов – маньяк-педофил; Тяп-Ляп – серийный убийца. Их бы по старому времени сразу в расход пустить, без ложного милосердия, а тут запрет на смертную казнь, весь Огненный под завязку забили.

Взяв связку ключей у сонного старшины, кум повел Сашку по коридорам.

– Этот сыч почти не спит. Говорит, заснуть боится. Кошмары его мучают. Обождите тут…

Кум вошел в низкую, облепленную запорами дверь, оставив Сашу в пустом гулком коридоре. Вскоре он вернулся, приглашая ее войти, но не в саму камеру, а в отгороженный решеткой предбанник.

– Ближе чем на метр не походите. Это устав, а уставы кровью пишутся. Я в коридоре постою, чтобы начальство вовремя отсечь.

Козлов сидел спиной к Сашке и торопливо уминал подношение кума. Хрящеватые сторожкие уши ходили ходуном по бокам сизого, наголо выскобленного черепа.

Сашка ждала, стараясь дышать тише. Рядом с дверью камеры она успела прочесть его «историю». На протяжении трех лет это существо держало в ужасе целую область. Тела девочек-подростков, изувеченных до неузнаваемости, находили каждый месяц. Самой маленькой из его жертв было девять лет.

Козлов вдруг обернулся, вытирая руки о засаленные штаны. Сонно поморгал в темный предбанник.

– Ты чего прячешься-то, сестренка, выходи, я на тебя хоть погляжу. Баб на суде в последний раз видел. Не бойся, не укушу. «Шахтинский маньяк», может, слыхала? – с надеждой спросил Козлов.

– Нет, не слыхала… Скажите, Дмитрий, вас здесь хорошо… кормят? Может быть, жалобы… есть?

– Нормально кормят. С воли регулярно «грев» гоняют.

У него был крупный яркий рот на бледном восковом лице и большие бледно-голубые глаза. Взгляд их все время плавал выше ее головы, и Сашке казалось, что если она встретится с ним взглядом, неминуемо погибнет от гнойной заразы.

– Ты напиши там, что я ни о чем не жалею. Я-то хоть три года пожил, как хотел, при полной свободе, а вы хоть и на воле, а всю жизнь, как смертники…

Козлов замолчал, уставившись на ее губы, и Сашка вздрогнула, словно по ее лицу ползла улитка, оставляя влажный, студенистый след. Она выскочила из камеры и встала, вцепившись в осклизлый косяк. Кум деликатно поддержал ее за локоть.

– Ну что, куда теперь?

– Не знаю. Противно. Где у вас тут туалет, тошнит…

– Там еще хуже затошнит… – со вздохом признался кум.

Она посмотрела на таймер. Доверительная беседа с Козловым заняла две минуты, не больше. Слишком мало, чтобы возвращаться с победой.

На одной из камер бросилась в глаза табличка: «А. Р. Чикидало». Сашку пробила дрожь.

– Что, и этот… здесь?

– Здесь, только к нему нельзя. Нет. Нет, не просите, Александра Романовна, я свое место потерять не хочу… Вот, взять, к примеру, этого кренделя. – Кум кивнул на «особую» дверь. – Загадка психологии. Несколько лет ждал смертного приговора в комфортабельной одиночной камере. Газетки почитывал. Интервью раздавал. А знаете, какая его самая любимая книга? Ни за что не догадаетесь: «Как закалялась сталь». Он, наверное, до сих пор и себя героем считает. Ну что, заглянем к Тяп-Ляпу? Это тоже своего рода знаменитость. Сколько душ загубил, следствием не установлено. Он, видишь ли, места позабыл, где прятал. Ой, да вам совсем плохо, Александра Романовна, давайте к «народному мстителю» заглянем, нам по дороге.

– С чем заглянем-то? Вон Козлов все съел.

– Да ему не надо. Он уже давно святым духом питается… Кстати, он тут старожил. Сколько помню себя, он тут всегда сидел. Только он в соседнем корпусе, где инвалиды свои бессрочные срока добивают. Мы туда по улице пройдем, заодно подышите.

– За что же его к вам отправили?

– Судя по выпискам из обвинения покуролесил он изрядно: по молодости в робин-гуды записался.

В инвалидном бараке среди промозглого холода нестерпимо воняло испражнениями и гнилью.

– Да-с, не санаторий, – развел руками кум и добавил: – Весной тут по щиколотку заливает. Крысы на потолке спасаются. Но среди здешних ходячих нет, сидят себе на коечках, поджав у кого что осталось, и ждут теплых дней. Свет у нас сразу после отбоя вырубают. Так что вы тут в интимной обстановке побеседуйте… Звать его Костей. Он у нас философ.

Кум сделал ударение на последнем слоге. Его распирало от игривой веселости, которая посещает всякого молодого, здорового, сытого человека.