Зверь дышит

Рандомизация — это легко: вырви листы и перетасуй, как делал Улитин. Однако. Это надо делать с умом. А кто сказал, что без ума? Надо, чтобы красота возрастала. Так это не рэндом, а просто планомерное действие художника. Ну, не планомерное — вдохновенное, так? В общем, согласен. Вот тут рэндом и разворачивается во всей красе, тут-то ему и лафа, где вдохновение.

Деррида — дерьмо. Я сейчас читаю Жоржа Батая. И ещё Корчинского «Революция от Кутюра». Карчинский? А хуй его знает. А он знаешь что предлагает? Да это долго рассказывать. Ну, понятно.

Все слова принадлежат всем. Длинные сочетания слов принадлежат некоторым. Минималистам не принадлежит почти ничего. Сочетание слов «ой, полна» принадлежит Некрасову. Николаю, а не Всеволоду. А такие сочетания как «эх, полна» или «ой, полным» или совсем уж нелепое «эх полным» — не принадлежат никому. То есть опять-таки всем. Это одно и то же, как мы знаем из опыта социализма. Искусство принадлежит народу? Здесь можно сказать двояко. Во-первых, в смысле эпоса, там, фольклора. А во-вторых? Ну, то, что усваивается, а лучше — и присваивается. Когда фонарики качаются ночные. Вот примерно принадлежит. Интересный эпизод рассказывает в своих мемуарах Городницкий — по поводу песни «От злой тоски»… Ну, не буду пересказывать своими приблизительными словами. Ссылка дана — можно посмотреть.

Дядя с шарманкой, а ты не боишься, что если ты ещё раз заведёшь своё про вторник второе августа и про «хочешь обратно деньги», то кто-нибудь не выдержит и свернёт тебе шею? Мало ли кругом психов. — Нет, не боюсь. Потому что, возможно, это входит в мою художественную стратегию. — Да не пизди ты.

Let My people go. А то загребёшь по полную макушку. Нет, ты понял? Казни египетские. Никто не понял. Не let. Вот они и тут, эти казни. Никто опять ничего не понял. Надо, Moses, понятнее говорить. Не через своего братишку-заику, а внятно, то есть, артикулировать. Нет, Господь не фраер, Он ничего не объяснит, не надейся. Даже в той жизни. Так сказал профессор Морозов, генетик. А он знает. Но если принять во внимание несовершенство человеческой природы, то нельзя не согласиться, что недоразумения подобного рода происходили сравнительно редко.

Большая часть сознания идёт на борьбу с опьянением. Вот так оно бодрится и бодро идёт на борьбу. Оглядывается, чтобы сзади машина не сбила, как задумчивого Авалиани. Смотрит внимательно на зелёно-красные метаморфозы светофоров и думает себе: ага… Также и не качаться. Ступать твёрдо, но непринуждённо. А то менты. Расслабленно. А вам что надо? А то отберут деньги. Они так и зыркают всюду. А остановят — не найдут. В кармане рубашки под свитером. Там 150 рублей, я помню. Завтра утром проверю.

Ну а накануне Надин день рождения. Преподобного Серафима Саровского. Я понимаю ещё мучения за веру. Идеологические гонения там, — это куда ни шло, это я могу понять. Но какие-то тупые идиоты, которые думали у него деньги найти. Пьяные, наверное. — Вот это зачем нужно? Кому? Кое-как протащил свою траекторию посреди всего этого. И вот конечная точка. Здесь она обрывается. Размахиваешь своим билетом на вход? Как ты можешь хотеть деньги обратно, если ты ещё ничего не заплатил в прямом направлении.

(8)

Сатурнов век на исходе. Замедление земледелия. Неужели восемь? А впрочем… Где мы находимся? Кругла дуга орбиты. Сон Афродиты, ах, отойди ты хоть от меня-то, по крайней мере. Ка-ка-я страш-на-я жен-щи-на! Кто мо-жет е-ё лю-бить? Толь-ко ка-кой-то ста-рый муж-чи-на лет шес-ти-де-ся-ти. Смею надеяться, что на это надеяться я вправе. Так Костик писал Муре. Она не хочет, вот беда. Выходить. За него. Кстати, что он говорит о своём возрасте? Ты не верь, Ксенеч-ка, что ему тридцать шесть. На самом деле ему все добрых тридцать восемь. Ты помнишь моё лицо в этой некрасивой сцене с врачом? О, какой ста-рый и-зу-ро-до-ван-ный муж-чи-на! Кто мо-жет е-го лю-бить? Толь-ко Дез-де-мо-на лет шест-над-ца-ти.

Коридорная вошла — «ну, вы выезжаете?» — и обалдела. Как Машка доводила её до оргазма. Красивая картинка. А та улыбается. Иди сюда, — кивает молоденькой коридорной, — иди с нами, мы тебе тоже сделаем. Что вы мне сделаете? Восторг и упоение. Они могут так затопить, что не выплывешь. Свихнёшься. Или отчаяние и стыд. Ну, я не знаю.

Как ты сказал? — «полный привет» или «полный вперёд»? Я сказал «чёрный квадрат». А мне послышалось. Двое дерут одну — ох, как это сладко. Она просит ещё. Надо быстрей, а то время уходит. О, как сладко кок о кокосах толкует! Дёргается, скребёт, мешает. Потом наступила мёртвая тишина. Как будто бы она изошла кровью. Только слышно, как по низкой кровле ходят — одна, две — эти кары Господни. Молча. Проснулись и промышляют там что-то. Разве уже утро? А ты думала! Посмотри на часы. Неужели восемь?