Пьяный Клавдий одурманился ядом быстро, но умирал медленно. Его вырвало — была, значит, надежда спасти его. Агриппина струсила и, от испуга, как бывает со многими политиками на краю провала, обнаглела: забыла всякую осторожность и, в шкурном страхе, заработала на пан или пропал. Вот тут-то и выступил на сцену Ксенофонт. Получив в свое распоряжение полуживого Клавдия, бесстыжий грек прикинул в уме, что выгоднее — спасти принцепса или добить, — и решил, что добить. Знал он, объясняет Тацит, что, чем больше риск преступления, тем больше будет награда. Под видом, будто хочет помочь начавшейся рвоте, он вводит в гордо больного перо, смоченное быстродействующим ядом. К утру Клавдий покойник.
Смерть Клавдия скрывали несколько часов, — суеверная Агриппина выжидала, чтобы халдейские астрологи возвестили час, благоприятный для восшествия на престол нового государя: кажется, единственный исторический пример, чтобы во дворцах устраивались обсерватории для своевременных предсказаний на случай цареубийства!.. За здравие Клавдия служили молебны, возносили обеты, а он лежал уже бездыханный, хотя Ксенофонт с приспешниками, выигрывая время для Агриппины, продолжал гнусную комедию лечения: труп грели под одеялами, парили компрессами.. Даже заставили придворную труппу актеров сыграть перед покойником какой-то фарс! Официально умереть императору Клавдию позволено было лишь в полдень 13 октября 807 г. Рима — 54 по Р. X. года.
Тогда — распахнулись на обе половинки главные двери дворца, и Нерон, в сопровождении Бурра, вышел к дежурной гвардейской когорте, державшей дворцовый караул. Конечно, когорта была выбрана из самых надежных. Бурр дает знак, и молодого цезаря встречает громовый солдатский крик императорского привета. Нерон садится в носилки и, сопровождаемый частью караульной когорты, отправляется в преторианский лагерь, на Нументанской дороге. Иные из гвардейцев, не посвященные в заговор, в недоумении спрашивают: — А где же Британик ? — Молчи, говорят им, не твоего ума дело! не рассуждай, служи, как приказывает начальство... В лагере Нерон произносит красивую речь, обещает жаловать солдат деньгами — щедрее даже, чем жаловал отец. Гвардия присягает ему, как императору. Сенат беспрекословно утвердил волю солдат своим постановлением. Провинции подчинились новому владыке без малейшего колебания. Главой вселенной стал Нерон-Клавдий-Цезарь-Друз-Германик, человек с пятью смертными именами, слившимися для будущего человечества в одном грозно-бессмертном слове — Нерон.
Пока ловкость и энергия Бурра создавала принцепса из узурпатора, Британик, — еще даже не зная, жив ли отец его или умер, — оставался с Агриппиной. Она казалась вне себя: истерически рыдая на груди у пасынка, звала его живым портретом отца, молила утешений, обнимала то Британика, то сестер его Октавию и Антонию и... никому из них не позволяла выйти из своего покоя, покуда Нерон не возвратился во дворец императором. Как ей удалось провести детей Клавдия в такую трудную минуту, прямо непостижимо. Всего два года назад, — по отметке Тацита, — Британик ненавидел мачеху, презирал ее фальшивую любезность, не верил ей ни в одном слове. Очевидно, эти дурные отношения со временем исправились, и Агриппине удалось приручить своего сурового пасынка. Потому что, каким бы великим трагическим талантом ни обладала Агриппина, как бы эффектно ни разыграла она сцену отчаяния, — трудно предположить, что заведомый враг мог слезами и жалкими словами удержать при себе сына, наследника власти, в час смертельной опасности для отца-государя. По свидетельству историков, Британик был, хотя эпилептик, мальчик неглупый. Что отец тяжко заболел — от него не скрывали. Что его прямая обязанность быть при одре умирающего и принять последний вздох Клавдия, он, конечно, понимал. Если бы он подозревал интриги Агриппины, всякая задержка, каждое препятствие со стороны ее к исполнению сыновнего долга могли только увеличить его сомнения и усилить настойчивость — и, конечно, приказу наследного принца, быть может, мгновение спустя, государя, никто не посмел бы противиться. Так что гораздо вероятнее будет заключить, что свои злые умыслы Агриппина умела одеть в маску искренней дружбы к Клавдиеву потомству, и между старой мессалианской семьей Клавдия и новой, приемной, царило в данное время согласие не только показное. Давно ли Нарцисс предостерегал Британика против Агриппины? А теперь он ей верил. Что касается Нерона, он тем легче мог быть с Британиком в гораздо лучших, чем прежде, отношениях, что вряд ли новый цезарь сам подозревал козни матери. Не такова была Агриппина, чтобы вверять свои секреты дрожащему пред ней молокососу. Нерон узнал о перевороте, доставившем ему императорский пурпур, быть может, лишь в то мгновение, как Бурр пришел за ним, чтобы вести его к преторианцам. Власть над вселенной свалилась ему в руки, как зрелое яблоко с яблони, — сам он, чтобы добыть ее, не ударил пальцем о палец.