Зверь из бездны том III (Книга третья: Цезарь — артист)

Петь войны я хотел, паденье городов,

Но Феб разгневанно ударил вдруг по струнам,

Чтоб доверять не смел тирренским я бурунам

Своих ничтожных парусов.

Твой век, о Цезарь, вновь принес обилье нивам,

Зевесу нашему вернул с надменных стен

От парфян знамена, захваченные в плен

И замыслом миролюбивым

Закрыл святилище Квирина, обуздал

Дух своеволия, опасный для правленья,

От преступлений дал народу избавленье,

Былые доблести воззвал,

Что имя римское прославили далеко

И мощь Италии и славу вознесли;

Ее величие — во всех концах земли

От стран гесперских до востока,

Под сенью Цезаря покоя не пресечь

Ни преступлениям с враждой междоусобной,

Ни войнам, что куют на гибель острый меч

И ссорят грады ссорой злобной.

Эдиктов Августа нарушить не дерзнет

Ни враг, живущий там, где мчит Дунай глубокий,

Ни серы с гетами, ни парфянин жестокий,

Ни скиф, что влагу Дона пьет.

Запасшись Либера игривыми дарами,

Сбираясь в будние и праздничные дни

С детьми и женами, в кругу своей родни,

Мы, помолясь перед богами,

С лидийской флейтою, как деды песнь споем

О доблестных вождях и Трое невозвратной,

Анхиза вспомним мы и правнука потом

Венеры благодатной.

(Гораций. Оды. /. 75. Пер. Ф. Порфирова.)

Так пел Августа Гораций, очень хороший и честный римлянин, в высшей степени чуткий и верный отразитель народных настроений.

В обществе образованном такие веяния сочувственно поддерживала и развивала, вошедшая в моду, стоическая философия. Она приобрела настолько силы, что в лице Сенеки и Бурра была призвана даже править империей. «Стоическая философия, возникшая из краха эллинического государства, в виде блестящей и вдохновенной попытки гения, самобытно строилась в гражданскую общественную систему, очищенную от всякого засилья завоевателей, в государство завидной свободы. По всему тому, она должна была разбить нравственно эллинский партикуляризм, чтобы вернее высвободиться из коварных случайностей и утешений политического строя. Зато эта философия отлично почувствовала себя и успешнее распространилась в государстве, которое стремилось сделаться тождественным вселенной, в котором имя гражданина становилось равносильным имени человека, в котором дух человеческий видел пред собою меньше препятствий к тому, чтобы выразить свой триумфальный полет возвышенным самосовершенствованием. С другой стороны, содействуя духу стоической философии, гражданское право стремилось расширить область свою, в порядке как бы концентрических кругов, к более обобщающим формулам права международного, а это последнее тянуло в сторону области еще более обширной, права общественного. Так, действительность превращалась в отвлечение, а отвлеченные идеи переводились в действительность.

Таким образом, мир получил от стоической философии, так сказать, свое помазание, — в идее человека, возвысившейся над идеей гражданина, в охвате идеальной сферы действия, освобожденного от житейских случайностей, в невозмутимости, с которою она, издеваясь, отделывалась от всех натисков нужды и скорби. А, с другой стороны, в процессе иного помазания, он внедрился в Рим, как своеобразное правовое сознание римского гражданина, получил торжественное имя великого значения — рах Romana, «Римский Мир», и, в силу всего того, влиял со всем престижем и авторитетом положительного института, с силою и священной державностью, как могущественный символ Римского государства.

И, на некоторое время, в самом деле установилось во вселенной перемирие, и мир, казалось, наслаждался неисчислимыми благами мира. Он как бы залечивал свои раны; восстанавливал, в этом сознании безопасности, силы свои, как выздоравливающий, который чувствует, как оживает в нем под теплом вешнего солнца ощущение жизни. Уже не один историк и раньше, и в наше время выразил убеждение, что в первые века новой веры, а в особенности под властью Антонинов, человечеству улыбнулся мираж истинного «счастья» (Ciccotti).