Зверь из бездны

Это была правда: он не мог бы сказать, что он любит, и не мог бы сказать, что не любит. Призраки прошлого, разбитого и опоганенного. И все-таки они связаны с этой несчастной женщиной и еще вот с той райской птичкой, которая щебечет, как ласточка весной, на балконе. И так тяжело расстаться с этими призраками, которые оживают от этого счастливого щебетания ребенка, его ребенка. Но ведь все призраки, в которые он поверил в темноте южной ночи, с восходом солнца разлетелись вдребезги, а вот это кольцо, которое он держит сейчас в руках, — оно снова рождает тревожное чувство каких-то смутных ожиданий… А ведь и это призраки прошлого! Где-то там, далеко-далеко позади, встретил девушку, которую зовут Вероникой, и, вероятно, никогда более с ней не встретится, а если судьба еще раз столкнет их случайно в этом страшном и быстром калейдоскопе событий и случайностей, то… они снова промелькнут друг для друга, как два встречных парохода или два поезда. И что ей он, Владимир? Брат любимого человека. Может быть, только потому она и остановила на нем свое внимание, что он брат любимого человека… А для него теперь этот любимый ею человек — Каин, убивший его светлые призраки юности. Каин!..

Машинально надел кольцо на палец и подошел к зеркалу. Странное, незнакомое, чужое и страшное лицо посмотрело на него со стекла. Давно уже не смотрелся в зеркало. Не узнал самого себя. Встретился сам с собой глазами и испуганно потупился, опять посмотрел и шепотом спросил: «Неужели это ты, Владимир Паромов?»

— Можно к вам?

— Виноват…

Владимир почувствовал себя как преступник, застигнутый на месте преступления. Бог знает, что подумает старик, увидав его перед зеркалом в такую минуту. Стоит и на себя любуется! Отец Лады действительно это подумал, и презрительная улыбка скользнула на его губах и спряталась в усах.

— Я вам не помешал?

— Нет. Ничего. Раньше вы называли меня, помнится, на «ты»…

— Разве?

— А впрочем — забыл… Все равно.

— Да, конечно… Все это мелочи. Отвыкли друг от друга и даже… понимать перестали друг друга… Я, например, не понимаю, как вы изменили свои взгляды и убеждения, за которые когда-то пошли, бросив молодую жену в интересном положении… Впрочем, о политике не будем говорить. Я хочу о другом, просто о человеческом…

И старик, с запинками, с пожиманием плеч, с тяжелыми паузами, начал говорить о «человеческом». Видимо, он был убежден, что муж осуждает и презирает его дочь, Ладу, за то, что случилось. Кто виноват в этом? Меньше всего виновата Лада. Если бы он знал ее страдания в течение последних лет разлуки, то понял бы, как выразился старик, разбитое прекрасное сердце. Если бы знал ее отчаяние, когда она получила проклятую весть о смерти мужа, когда приходилось ее караулить по целым ночам во время постоянно возвращающихся приступов тоски и отчаяния от самоубийства, — то понял бы эту женщину лучше, чем теперь…

— Поймите, что она… что вы для нее были покойник. Вы умерли. Вас нет. Кто может требовать от молодой женщины верности покойнику? Ведь ей и теперь только двадцать пять лет. Три с лишним года полного аскетизма.

— Зачем вы все это говорите? Я ни ее, ни Бориса не обвиняю.

— Ведь это только в древности заставляли жен ложиться в могилу с умершими мужьями! — продолжал, не слушая Владимира, старик.

— Послушайте! Мы с Ладой и без вас поймем и простим друг друга.

— Единственно, что во всей этой драме тяжело, — это лишь то, что вы с Борисом — братья. Для Лады Борис был слишком близким после вас человеком, он спас ей жизнь, он рисковал для нее собственной жизнью, и потому даже и тут Лада имеет моральное оправдание… Она часто даже и теперь называет Бориса вашим именем… Ее жизнь смята и исковеркана. И кто виноват? Она?

— Повторяю: я никого не виню… Теперь все валится и все рушится… Но я не могу понять, чего вы требуете от меня, от живого покойника? Оставить Ладу? Уйти? Но позвольте нам самим разрешить этот вопрос!

— Вам не следовало сюда являться… Вы пришли и все разрушили… Вы…

— Но я шел к своей жене и ребенку. Для всех вас я был покойник, но ведь… Вы требуете, чтобы я действительно сделался покойником что ли?

— Вы должны идти на фронт, а Борис должен вернуться.

— Почему должен идти на фронт? На какой фронт? Куда мне идти — это позвольте решить мне самому, а что касается возвращения Бориса, то, сделавшись для вас снова покойником, я этому возвращению мешать уже не буду.

— Вы должны пойти и сказать, что идете за брата, который освобожден и пошел добровольно.

— К белым я больше не пойду.

— Да, я уже сразу понял, что вы… другого поля ягода. И потому вам вообще не следовало возвращаться к нам, к Ладе. Муж ее не может быть ни красным, ни зеленым. Поняли? Вот и все!..

— Вы забыли только одно: что я — отец ребенка! — уже злобно сказал Владимир вслед удалявшемуся тестю. Тот обернулся и тоже злобно ответил:

— Недостаточно произвести на свет ребенка, чтобы носить почетное и ответственное звание «отца», милостивый государь!