Зверь из бездны

— Да, да… к любовнику! И сегодня вы его увидите: он придет ко мне ночевать. Довольны?

Что она говорит? Старик даже растерялся. Несколько мгновений стоял молча, пожирая испуганными глазами смеющуюся сквозь слезы Ладу, потом круто повернулся и вышел, сердито хлопнув за собой дверью…

Не давалось людям в эти страшные дни счастье. Если им удавалось поймать эту сказочную «Жар-птицу», то не удавалось удержать: вырывалась, оставляя несколько перышек из хвоста. Дорожили, берегли эти перышки, но налетал «ветер с пустыни»[451] и уносил перышки, или они тускнели в грязных, испачканных слезами и кровью руках человеческих…

Недолго продолжалась сказка ладиной любви в хаосе. Такая коротенькая и яркая сказочка, перышко из хвоста «Жар-птицы». Вспыхнуло и потухло… Несколько свиданий прошло ярко и красиво, окутанные тайной, забвением и красотой воскресших призраков прошлого. Но сменились яркие солнечные дни пасмурными осенними, закипело море хмурыми тяжелыми волнами, свинцовое небо упало над ним и бесконечные вереницы темно-сизых туч поползли из-за горизонта, гонимые злыми ветрами. И вот унесли коротенькое счастье в хаосе. Точно догорел костер…

— Володечка, ты что сегодня такой печальный?

— На меня нападает тоска… Особенно по вечерам… Может быть, на меня так действует морской прибой, этот рев моря… Слушаешь его, и начинает казаться, что весь мир вымер и ты один остался на всей земле. И приходят в голову разные вопросы… о жизни вообще. Знаешь, как я себя называю? — Замаринованный покойник!.. Или еще: зверь в клетке. Это очень похоже… Только теперь я понял несчастных зверей в зоологических садах. Если бы они догадались и сумели, они все, конечно, покончили бы самоубийством…

— Я приходила бы к тебе чаще, но за мной следят, и я боюсь… Тебе скучно тут… Но что же делать?

— Дело в том, что от себя никуда не спрячешься… и всего менее именно в одиночестве… Если бы еще книг побольше достать, — может быть, забывал бы о себе, а то…

— Я просила Бориса привезти мне книг, но он забывает…

— Да, ему теперь не до книг… Не была Вероника?

— Нет. Скоро они должны приехать…

— Женится, что ли?

— Да.

Владимир вздохнул и задумался. Сидели и молчали. Казалось, что не о чем говорить. Владимир походил по дворику, приостановился около Лады, погладил ее по голове и сказал:

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать… Не хочу быть гориллой в клетке. Не могу больше, Лада!.. Скажу тебе откровенно: вчера ночью я выдержал сильную борьбу со смертью… Совсем было решил, да захотелось проститься с тобой и с ребенком… Видно, с волками жить — по-волчьи выть.-.. Если отказываешься убивать других, то смерть самого тебя хватает за горло…

С тоской и ужасом смотрела Лада на Владимира, и не было у нее таких слов, чтобы тот понял ее страдание. Только глаза. И в них Владимир прочитал ужас смятенной души.

— У меня просто скверное настроение, Лада… Ты не придавай моим словам особенного значения.

— Если ты сделаешь что-нибудь над собой, я… тоже… не останусь жить. И знай, что убьешь не себя, а всех нас… и нашу девочку! Я никому не оставлю ее на этом свете… с собой возьму!..

— Ну, Лада, это уже совсем… дико. Это в варварские времена родители имели право распоряжаться жизнью детей, а теперь…

— И теперь варварские времена…

Опять сидели молча и думали. Ладе надо было уходить, но… взглянет мимолетно в лицо Владимира и боится уйти. Уже смеркалось, а она сидела на камне, как изваяние.

— Тебе пора, Лада…

— Я не уйду… Знаешь что?.. Давай умрем вместе!.. Я тоже устала жить…

Владимир встрепенулся: точно разгадал вдруг загадку, над которой он долго трудился напрасно. Странный огонек блеснул в его глазах. Он так настойчиво в последние дни думал о самоубийстве, и всегда она, вот эта несчастная женщина, которую он связал со своей жизнью, становилась поперек дороги к смерти, избавительнице от всех мук. И вот теперь все разрешается…

— Уйдем, Володечка, все, все!..

— Нет. Только вдвоем.

Лада заплакала. Уйти и оставить ребенка — нет, она не в силах сделать так!

Владимир ходил около и говорил. Они с Ладой прожили свою жизнь. Была эта жизнь коротенькая, но она была, как свеча под ветром, — сгорела, и не стоит жалеть огарка, который только коптит, а не светит больше. А жизнь ребенка вся впереди. Кто скажет, какова будет эта жизнь? И кто скажет, что будет через десять лет? Он, Владимир, фаталист: смерть приходит к каждому в предначертанное время. Разве Лада не чувствует, что их жизнь сгорела? Ничего, кроме смерти, впереди. Все осталось позади. Только прошлое ценно, а настоящее — одна мука, скорбь и тоска. Надо все предоставить судьбе: если ребенку суждено умереть — придет смерть под маской скарлатины, тифа, дизентерии, оспы, и девочка умрет. А самим отнять у нее жизнь — это та же звериная жестокость, а не любовь. Почему Ладе кажется необходимым умереть вместе с ребенком? Материнский слепой эгоизм. Если бы девочка могла понимать, она замахала бы ручонками и закричала: «Не хочу!»…