Зверь из Жеводана

С того времени, когда произошли события, о которых я рассказываю, минуло 50 лет. Целых полвека. Шутка ли! И хотя я и был очевидцем этих событий в том возрасте, когда человеческая память отличается особой цепкостью, а все происходящее производит на человека столь яркое впечатление, что оно остается с ним надолго, иногда до конца жизни, вполне возможно все же, что мои воспоминания о тех событиях искажены помимо моей воли... Я всего-навсего лишь старик, рассказывающий увлекательную историю про дни своей ранней юности, я могу начать заговариваться и нести всякий вздор... Однако мне кажется, что история Зверя из Жеводана, изложенная в газетах того времени, представляет собой некоторую карикатуру на реальность. В газетах ведь приводилась точка зрения таких господ, как Лафон, Сен-При, Дюамель, Антуан, Моранжье, Гюмера и т. д. Там цитировались их письма, рассказывалось об их деяниях, короче говоря, все события рассматривались как бы сквозь призму их интриг, ссор, взаимных обид, неудовлетворенного тщеславия, столкновения интересов. Словом, по газетным публикациям можно изучать оборотную сторону этой истории, но не саму историю. У любого, кто начнет заниматься этой проблемой, сами собой непременно возникнут вопросы: «А как относился к этой трагедии простой народ? Как он её пережил? Что чувствовали крестьяне?» Ну, что сказать... Народ страдал, плакал, рыдал, скрежетал зубами от бессильной ярости, проклинал, молился и надеялся. Но, разумеется, он не думал ни о честолюбии, ни о тщеславии, ни об амбициях. Он знал лишь одно: в Жеводан пришла большая беда. Если бы кто-нибудь тогда спросил крестьян, то узнал бы если и не правду о самом Звере, то хотя бы правдивую историю кровавых подвигов его. Я имею в виду, что тогда можно было бы узнать точку зрения простолюдинов на эти события, узнать, что все они думают, чувствуют, переживают, ведь обычно у них чувства общие, истинные, простые. Я жалею, что теперь я утратил эту общность чувств и взглядов, свойственную крестьянам.

Когда мне было 30-40 лет, началась Революция, и я стал одним из тех немногих крестьян, кто присоединился к буржуа из Мальзие и открыто пошел против аристократов, церковников и интендантов короля. И тогда я готов был поклясться, что мы, крестьяне, страдали от хищников ничуть не меньше, чем от тех, кто претендовал на звание наших защитников и избавителей от бедствий. Я тогда с чистой совестью мог утверждать, что мы втайне были едины в борьбе с этим двойным злом, с этой двойной опасностью. Однако вполне возможно, что в те времена, когда Зверь свирепствовал в Жеводане, в среде местного крестьянства существовало подспудное брожение умов, незаметное постороннему глазу волнение. В качестве доказательства существования в те времена именно таких настроений я вижу то, что мы все ощущали и угадывали во всех этих кровавых преступлениях следы деяний не животного, а человека, причем явного извращенца. В нашем крае вдруг создалась атмосфера взаимного недоверия, недомолвок, умолчаний. Недаром же многие семьи скрывали, что кто-то из ее членов стал жертвой Зверя, ибо для них это стало не только несчастьем, но и позором. И действительно, в чудовище было одновременно и что-то дьявольское, и что-то человеческое, и что-то сверхъестественное, и что-то животное, а потому бытовало мнение, что в тех, кто стал  его жертвами ми, ощущалось что-то низменное, гадкое и, соответственно, очень для Зверя притягательное.

Поучения, наподобие послания епископа Мандского, которые наши кюре без устали повторяли в своих проповедях, лишь укрепляли сей дикий предрассудок. Страх – плохой советчик, он заставляет человека подозревать в дурных намерениях всех и вся. А соблазн возможной наживы, то есть обещанная огромная награда, довершали дело. Надо признать, что и у нас, крестьян, имелись свои секреты, которые мы хранили не менее свято, чем аристократы и церковники хранили свои. Были у нас и тайные обиды, за которые мы мечтали отомстить, была и зависть. Мы были вроде бы едины, но в действительности были разделены, и каждый был только за себя. Мы не знали, кому верить.