Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)

Стольник рязанский кривился, но уровень вежества с моей стороны был явлен… приемлемый. Включая идиотские вопросы о здоровье светлого князя, его жены и детей, людей и скотов, пожелания процветания, милости божеской… и пр. с др.

Пришедший Аким… присутствовал. Пообщался с Софроном, удивился Гнедку в лентах, стольнику указал на упущения в форме одежды. Потом вернулись ко мне, и я услышал от него то, что и сам знал:

– Ваня, ведь хрень полная! Куда ты меня посылаешь?! На позор, на насмехание?! Ведь ни предложить чего, ни прижать как — у нас нечем. Всё что у нас есть — он сам взять может! Ты отдашь. Да ещё и с поклонами. Мыто — он поставит какое захочет. И ты — выплатишь. Людишек взятых… Кого захочет — запорет, кого — в холопы продаст на чужбину. Остальных, благодетель, мать его… Простит и осадит. Где-нить за Пронском. И мы ему ничем, никак…

– Всё верно, Аким Янович. Это — я знаю, ты знаешь, он знает. Потому и прошу тебя идти в Рязань. И там выторговать нам хоть что. Хоть в чем уступит — нам уже прибыль. С нашей стороны… вон, «золото деревянное» в подарках, цацки хрустальные, рыбки нефритовые… Аким, кроме тебя самого, твоей славы, доблести — у нас ничего нет. Остальное всё Калауз выдавит, отдать заставит. Всё. Кроме чести твоей. Вот ею и бей. Может, до стыда его достучишься. Хотя… откуда у русского князя стыд?

Через шесть дней пришли учаны Софрона. Хлеб поставили в обмолот, гребцы составили экипажы двух «рязаночек». На которых Аким отправился в свой первый дипломатический вояж.

Через пару дней вверх по Оке отправилась ещё одна лодочка. Двое серьёзных мужичка-мари, практически не говорящих по-русски — на вёслах. Точильщик — под видом молодого приказчика с нашим товаром — кормщиком. И — «дура рязанская». Типа: для обихода странников.

Мне, при всех различиях, эта компания напомнила моё собственное недавнее путешествие из Боголюбово в Ростов Великий по воле Андрея Боголюбского.

Мда. Потом-то… и Москву спалили.

…

За два дня до выхода Точильщик принёс мне план операции. Из которого стало понятно, что у нас ничего не получится.

Первое: пройти в Рязанский Кром человеку со стороны — крайне непросто.

Я уже объяснял: внешние периметры в боярских и княжеских усадьбах хорошо охраняются. Ночью — собаки, сторожа. Влезть внутрь тайно… очень сомнительно. Есть, конечно, приёмы, которые позволяют преодолевать такие препятствия. Но они требуют подготовки, поддержки изнутри или шумных отвлекающих мероприятий.

Надо идти прямо, среди бела дня, через ворота. Воротники — не столь уж великого ума персонажи. Но они всех в лицо знают. В княжеский Кром вхожи две-три сотни взрослых мужчин. Нужно идти с кем-то из них или по вызову изнутри. Иначе просто не пустят. Я уже рассказывал об этом, применительно к княжескому подворью в Смоленске.

Можно вспомнить, как Добрыня свою сестру Малушу в Киев ввёз — тайно, под щитом.

Второе: у Калауза серьёзная личная охрана. Половцы, как у Боголюбского. Только род другой — кровная вражда между ними. Серьёзные бойцы, терпеливые, внимательные. Чем-то похоже на курдских телохранителей Саладина. Низариты пробить ту охрану не смогли.

Третье. Это внезапно открыла нам Софочка Кучковна. Навещала она как-то племянницу мужа…

Жена Калауза — Евфросинья — дочь старшего сына Долгорукого Ростислава (Торца). Как все «торцанутые», к Боголюбскому относится враждебно. «Заветы батюшки». Как княгиня Рязанская поддерживает и, даже, подталкивает своего мужа к конфронтации.

Калауз временами пытается маневрировать. Прячет враждебность за «дружественными акциями». Первенца своего окрестил Андреем. В честь «любимого дядюшки жены». Боголюбскому пришлось подарки богатые везти, говорить ласково — честь оказана.

Я уже говорил о «языке имён» в «Святой Руси»: если племянника крестят крёстным именем дяди, то родители на дядю надеются, предполагают, что будет ребёнка по жизни поддерживать, покровительствовать ему. Чем-то похоже на «крестного отца». А если мирским именем, то, обычно, наоборот. Поскольку у Боголюбского «Андрей» — и то, и другое, то… как получится.

Семейное торжество, явка с супругой обязательна. Обаять окружающих Софочка умеет. В ходе бабских посиделок Евфросинья Ростиславовна и пожаловалась:

– Мой-то железо на себе во всяк день носит. Иной раз и приобнимет, а под кафтаном кольчуга звякает. Разве только в опочивальне и поласкаемся.

Эта подробность, между другими ностальгическими воспоминаниями, была сообщена Софочкой Точильщику. Вместе с некоторыми непристойными предложениями и поползновениями.

– Ты… эта… Господин Воевода, не моё дело, но… баба-то голодная. Вот, даже и на меня бросается.

– Э-эх ребята… Она на тебя с того бросается, что уяснила, что ты во Всеволжске немало значишь. К себе я её не подпускаю. Других ближников… предупредил. Оседлать тебя хочет. И крутить куда ей вздумается. Умная баба. Стерва.

– Так уйми! Не со мной, так с другим у неё получится! Сыщет же кого-нибудь! Молодого да глупого.

– Как ты?

– Ну… Да.

Насмешка, прозвучавшая в моём вопросе, не сбила парня. Ответил честно, самокритично.