Зверь по имени Кот

— Стоило ли с таким хилым сидором переть по полям да буеракам? — спросил тракторист, окинув критическим взглядом небольшой рюкзак Тинга. — Балкой у нас обычно идут те, у кого баулы будь здоров; в основном, «челноки». Правда, в последние три-четыре года их почти не стало.

— А у меня там героин, десять кило, — ответил Тинг.

— Да ну?! Шутишь…

— Какие могут быть шутки? Ты спросил, я ответил.

— Дай попробовать. Говорят, эта дурь по мозгам бьет почище первача. Ну дай, не жмись.

— Тебя как зовут?

— Гена… А что?

— Гена, ты, вроде, на лоха не похож, а говоришь такие глупости. Во-первых, я пошел по балке потому, что до поста топать далеко. Я ведь не на машине и ноги лишний раз бить неохота. Во-вторых, в рюкзаке только моиЕсли не веришь, можешь сам посмотреть. И в третьих плюнь на того идиота, который расхваливал тебе «дурь». Конечно, если ты хочешь сойти в могилу года через два — три, то пожалуйста, флаг тебе в руки. Нюхай, колись, глотай «колеса»…

— Я чё, ударенный мешком по голове?! Это я так… интересно…

— Упрячь свой интерес подальше.

— И то верно…

До станции было недалеко — километра четыре. Гена дал крюк и довез Тинга до самой платформы. Когда Тинг протянул ему деньги, чтобы оплатить проезд, тракторист обиделся:

— Вы там в своем городе совсем на деньгах подвинулись, — сказал он сердито. — У нас так не принято. Я ведь от всей души…

— Понял. Извини. Большое спасибо.

— Не за что.

Впрочем, руку Тингу тракторист пожал уже вполне сердечно. И даже помахал замасленной кепкой на прощание.

Тинг купил билет на поезд, ближайший по расписанию. Ему было все равно, куда ехать, лишь бы подальше от города, где на него охотились.

Тики-так, тики-так, тики-так… Перестук вагонных колес разбивал хрупкие мысли на мелкие осколки. И постепенно из этой сумбурной мозаики начали складываться буквы, затем слоги, и в конечном итоге появилось само слово — Припять.

Тинг уже знал многое о Припяти от Миколая Павловича. Но рассказы бригадира были для него не открытием чего-то нового, а повторением пройденного. Это было сродни состоянию, когда запотевшее стекло, сквозь которое видны абрисы знакомой, но давно забытой местности протирают чистой сухой фланелью.

Станционные постройки едва просматривались в густом тумане, но дальнейший маршрут уже светился в голове Тинга словно раскаленная нить электролампы…

«Что я здесь забыл? Что я делаю в этом проклятом городе?!» Тинг тупо разглядывал сильно поржавевший советский герб на крыше здания, которое казалось почти новым, живым, но на самом деле было мертвее египетских пирамид. Там хоть какая-то жизнь теплится — археологи что-то ищут, туристы щелкают фотоаппаратами, а в этой прямоугольной коробке прячется сама смерть. Она будет таиться здесь века, и возможно когда-то город будет не менее привлекательным туристическим объектом, нежели Мачу-Пикчу[7].

И однако же, нить, по которой он ориентировался и которая привела его в мертвый город, все еще была очень прочна. Она продолжала удерживать Тинга на пустынных улицах Припяти и даже подталкивала продолжать поиски. Поиски чего? На этот вопрос Тингу никто ответить не мог, разве что огромные пасюки, которые перебегали дорогу прямо под его ногами, совершенно не обращая внимания на человека.

Увы, они были бессловесными тварями и ничего рассказать не могли. Да и вообще, им не было никакого дела до двуногого прямоходящего субъекта, хотя эта гора мяса могла бы им здорово пригодиться.

Тинг пошел вдоль по улице. Асфальт был весь в рытвинах, сквозь трещины на асфальтированных пешеходных дорожках пробивалась трава, а неухоженные деревья и кустарники возле домов разрослись в настоящий лес. Тинг остановился на перекрестке возле круглой будки-киоска, похожей на гриб, когда-то давным-давно покрашенной в желтый цвет, а нынче шелушившейся ржавчиной. Ее дверь была открыта, а наверху, по окружности «гриба», просматривалась белая надпись «КВАС».

Тинга будто что-то укололо под сердцем. Он смотрел на будку, и ему казалось, что она ожила, заиграла свежими красками, что возле нее толпятся местные пацаны, а киоскерша — упитанная тетенька пятидесяти лет в белом халате, как докторша, и с рыжей «химкой» на голове — разливает по бокалам восхитительно ароматный и холодный хлебный квас.

В его душе вдруг разлилась неземная благодать, мысли стали светлыми и прозрачными, и ноги сами понесли Тинга к подъезду девятиэтажного дома, отделанного мелкой кафельной плиткой белого цвета. Он долго поднимался по лестничным маршам на шестой этаж, останавливаясь на каждом из них; и не потому, что устал, отнюдь, — легкие и сердце Тинга работали как хорошие Часы. Просто ему хотелось подольше понаслаждаться процессом узнавания.

Похоже, он когда-то здесь жил. Эта уверенность возрастала с приближением к лестничной площадке шестого этажа. Ступени были захламлены разным мусором — порванными школьными тетрадками, книгами, сломанными детскими игрушками, на третьем этаже валялся разбитый радиоприемник, на четвертом был рассыпан набор «Конструктор», на пятом лежали осколки битой посуды и бумажные цветы, сплетенные в венок…