Зверь с той стороны

Ильдаровским складнем я разрезал первый, неподатливый, скользкий, очень прочный мешок. На ноги мне хлынула белёсая густая жидкость. Запах аммиака резко усилился, к нему примешивался и другой — сладковатый, тёплый, омерзительный запах полуразложившейся органики. Из мешка что-то быстро выскользнуло, большое, гибкое, едва ли не живое — зашлёпало по воде. Ефимовна душераздирающе завыла, бешено выгибаясь, сколько позволяли перепоясывающие её ремни. Она билась так, словно с неё живьем сдирали кожу. А может, в каком-то смысле так оно и было…

Их оказалось шестнадцать. Включая уже мёртвого. Стреляя им в головы, я тупо убеждал себя, что не людей убиваю, а просто ломаю сатанинские приборы.

Не получалось. Не верил я себе.

Приборы не могут страдать. Ефимовна, умоляя "Убей!", а особенно потом, оставшись без мешка и его жуткого содержимого, страдала. Каждый из них страдал так, что не приведи Господь. Каждый.

Патронов в «беретте» не хватило. Я вскинул ружьё.

Потом я нажал все красные клавиши и поднялся наверх. Выпустил Ардена. Отпер Ильдара. Красавец брюнет уже шевелился, но соображал всё ещё с трудом. Я, не церемонясь, вытолкал его на улицу. Жить будет. Нарожают они ещё с Анжелкой татарчат. Дай им Аллах семейного счастья.

"Существует всемирный закон отражения, — сказал я Демону, сидя рядом с ним на корточках. — Вы совсем забыли о нём, ребята, заигравшись в окаянные свои опасные игры. Погрузившись в этот ваш огромный мешок отвратительного говна, в которое вы намешали столько крови, которым вы умудрились испачкать столько ни в чем не повинных людей. Вы и меня в нём измазали, гады, я же весь в крови, гады, весь, гады, весь… В крови и в говне. — Я почти сорвался на крик. Остановился, перевёл дух. — Как аукнется, так и откликнется, говорит этот закон. Посеявший ветер пожнёт бурю. И только посеявший любовь пожнёт любовь, а посеявшему радость воздастся сторицей. Это не я придумал, где мне, это закон жизни. Я только назвал его. Так, для себя. Профанация, конечно, но для себя же, верно?… Кстати, даже и название-то не я придумал, а Гоголь Николай Васильевич. Читал "Мёртвые души"? Там".

А Демон не ответил мне. Он уже остыл, вот ведь какая штука… Вот какое кино…

Я поднялся. Оглянулся вокруг. Я сделал невозможное. Победил. Оставалось воскликнуть подобно пророку Осии: "Смерть! Где твоё жало? Ад! Где твоя победа?" Я поднял кулаки и прошептал знаменитые слова.

Тишина была мне ответом. Я повторил вслух. Но и этого показалось мало. Я приложил сложенные рупором ладони ко рту и проревел победную фразу во всю мощь лёгких, обращаясь почему-то к потолку.

Дико завыл Арден.

Мне вдруг сделалось смешно. Я хохотал и притопывал ногой. Я хохотал, захлёбывался смехом, размазывал по лицу возникшую откуда-то влагу; я хохотал и не мог остановиться. Арден выл. Я бился и чувствовал, как в животе у меня возникает что-то холодное, тяжёлое, бесформенное и скользкое. Словно медуза или спрут. Спрут разрастался, щупальца его проникали повсюду и гнули, выворачивали тело, формируя из него что-то невообразимое, нечеловеческое. Суставы выламывались под немыслимыми углами, кожа в иных местах натягивалась, в иных наоборот отвисала, мышцы едва не рвались, туго скручиваемые судорогами. Рот не закрывался, лающий смех вылетал длинными очередями.

Сотрясаясь от набирающих силу спазмов, я принялся отстегивать с пряжки нож. С судорогами борются, коля мышцы острым. Пальцы не слушались. Я попытался расстегнуть хотя бы пряжку. Не вышло. Извиваясь, я выпростался, выдрался из ремня, а вместе с ним и из трусов, сжал нож двумя руками, зубами раскрыл его и ткнул остриём в бедро. Затем в другое. Сразу сделалось легче, ноги быстро расслаблялись и становились своими. Я пал на колени, перехватил нож в правый кулак и жестоко полоснул себя по левой ладони, у основания большого пальца. Тело мгновенно превратилось в деревянную статую. Статуя смотрела на разрез. Крови вначале не было. Затем разрез густо покрылся алыми капельками, после чего хлынуло. Спрут в животе будто враз лишился сил. Съёжился, превратился в студёный кубик с острыми гранями, кольнул напоследок печень и вовсе пропал среди извивов промытого минеральной водой кишечника.

Отпустило.

Я больше не смеялся. Свёл края раны пальцами, сильно сжал. Кровотечение не останавливалось ни в какую.

— Сверхтело? — буркнул я. — Тело-идея?… Эх, Сигизмундыч…

Я вывернул ящики стола, за которым когда-то размещались дежурные охранники, прямо на пол. Обнаружил флакон одеколона. Малюсенький, кажется, даже пользованный кем-то моточек бинта и огромное количество мозольного пластыря. Из бинта я соорудил тампон, смочил в одеколоне. Шипя от жжения, прижал к порезу. Щедро заклеил пластырем. Им же обмотал начавшие уже подсыхать язвы на запястьях. Ранки от ножевых уколов на ногах были несерьёзными. Я полил их одеколоном, и только. Покончив с первой помощью, надел валяющиеся рядом с ремнём трусы.