Зверь с той стороны

— Селифанов, — позвал он. — Селифанов!

Двор был пуст, и водитель не отозвался.

— Селифанов! — крикнул он громче. — Какого дьявола? Эй!

Из дома послышались какие-то звуки — кажется, топот и шум движимой мебели. Что-то упало, зазвенело бьющееся стекло, дико заорал подопытный кот, а затем пронзительно, совершенно по-кошачьи, заорал Алёшка. Так он кричал, ломая руками или ногами черепицу и доски. Сейчас, похоже, он тоже кому-то что-то собирался сломать.

Ну, взмолился Кравченко, ну, врежь им, каратист ты мой дорогой! Чтобы дух вон из скотов! Давай! Похоже, Алёшка врезал: шмякнуло — будто деревянной скалкой по тугому тесту. Он завопил ещё раз, но вдруг, как-то странно, словно захлебнувшись, умолк. Снова шмякнуло, несколько иначе. Затем ещё и ещё. У Кравченко ослабли колени; он представил, что может так шмякать. Незнакомый мужской голос — трезвый, густой, не Селифанова — скомандовал:

— Всё, кончай! Мне он живой нужен.

В ответ неразборчиво пробурчало — теперь уже узнаваемо, это был шофёр, — и послышался звук нового удара.

— Отошёл, говорю, харя! — гаркнул незнакомец. Хлыстом ударила затрещина. — Вон там, в углу упади и замри, как манекен. И больше я тебя сегодня не вижу, понял, чмо?! - добавил он. Селифанов несмело и всё так же неразборчиво ответил, на что незнакомец с явной уже угрозой сообщил: — Как манекен, это значит без звука, без вздоха. Всё, потеряйся… Клаус, там гомик этот, из машины — не сбежит?

— Хрен ему, — сказал мальчишка. — Никуда не денется, под запором сидит. Я там ещё скобку из толстой проволоки вставил в петлю, где замок должен быть.

— Точно? Ну, смотри, если сбежит, я тебя вместо него… и без обид. Ты и так проштрафился.

Разговоры прекратились.

Яков с напряжением вслушивался, но — ничего. Шорохи какие-то. Он сполз со столика и опустился на пол. Ему было страшно. Ему было очень-очень страшно. Незнакомец с сочным голосом внушал ему ужас прямо-таки животный.

"…если сбежит, я тебя вместо него", — повторил Яков вполголоса, и ему стало зябко, а где-то у основания черепа задёргался на шее нерв: дёрг-дёрг, ток-ток-ток, дёрг-дёрг, ток-ток-ток.

Что — вместо него? Что?!

Ничего хорошего, сказал он себе. Откуда-то всплыло в памяти: "Уничтожаются так называемые отбросы общества, мешающие жить нормальным людям. Преступники, наркоманы, бомжи, ни при каких условиях не желающие возвратиться к полноценной жизни". О ком это? Кем уничтожаются? А, ну да, конечно, — сатанистами, люциферитами. Отбросы, подумал он, вот ключевое слово. Мразь. Гнусь. Всевозможная гнусь. Педики-гомики, положим. На свалку их, проклятых. Под нож их. К стене их гвоздями. Замаскировались, подумал он горько, подразумевая себя и Алёшку. Хитрецы. Укрылись от праздного любопытства толпы. Поздравляю, домаскировались. Что же делать? На помощь позвать, осенило его. Казаки на конях, а?!

Он высунул голову в окошечко. Набрал в грудь воздуха. Замер. Длинно выдохнул. Закричать, позвать на помощь оказалось трудно. Трудно и страшно, гораздо страшнее, чем тихонечко сидеть в уголку и ждать своей очереди на заклание. Психология жертвы, подумал он, кролики и удавы, знаем мы такие штучки. Он снова глубоко вдохнул: а я справлюсь!

На крыльце, едва отмеченное периферийным зрением, произошло какое-то движение. От неожиданности он вздрогнул, разом выпустил весь воздух и опасливо скосил глаза. За мной? Неужели уже за мной?

Люсьен, подопытный кот, стоял на верхней ступеньке, выгнув рыжую спину и задрав трубою хвост. Распушенный хвост мелко затрясся, Люсьен повернулся и обнюхал только что помеченный столб. А затем исчез.

Яков втянул голову обратно и облизнул сухие губы.

"Акселерин", — трезво и хладнокровно сказал себе агент Ёрш.

Котик-то оказался сообразительней человека. Мигом допёр воспользоваться тем, чем наградили большие ученые мужи. А я? Чем я от кота отличаюсь? Высшей нервной организацией? Разве она может стать помехой? Не думаю. Вколоть кубик-другой, стать неуловимым. Опасно? Да плевать… Выбора-то всё равно никакого. То есть… ну нет, заполучить от свернувшихся сатанистов погнутый гвоздь промеж рёбер, это точно не мой выбор.

Он торопливо открыл крошечную холодильную камеру — объёмом пару литров, не больше, вытащил пузырек с лаконичной надписью: «А». Подумай, как пробка притёрлась! Ну же, давай! Ага! Стеклянный грибок крышечки полетел под ноги. Шприцы, где шприцы? В аптечке, где же ещё. Так. Жгут — затянуть; туже, ещё туже. Вена! Не спеши. Вдох. Выдох. Спокойно.

Спокойно.

Есть!

В вену словно воткнули прут изо льда. Прут начал расти, ветвиться, ледяные иголочки проникали всюду, ломались, слоились. Было больно. Господи, было невероятно больно! Особенно, когда обжигающе холодные когти добрались до паха. Он боком повалился на столик, толчками выплёвывал сквозь сжатые зубы воздух, который превращался в груди в колючий крупитчатый снег, который распирал, разрывал грудь, которого стало слишком много. Если придут сейчас, подумал он, если придут сейчас… — и в то же мгновение всё кончилось.