Зверь с той стороны

Разумеется, молчишь, уже высокомерно талдычит мне рассудок. Против истины разве попрешь. А раз так, собирай-ка ты дорожный баул — очки противосолнечные, крем для загара, плавки купальные, бермуды-гавайки да отправляйся в турагентство путёвку оформлять. Таракановского задатка аккурат хватит на двухнедельный морской вояж в первом классе. Средиземноморье в мае чудо как хорошо. Подзагоришь, развлечёшься. Отвлечёшься. А возвратишься — глядишь, и проблем существенно убавится. Сатанистов, глядишь, прижмут. У Милочки, глядишь, синяки сойдут. Или Юлечке Штерн муж опять опостылеет. Не такой ли чудо-вариант благоразумен, резонен в высшей степени? Что скажешь?…

В самом деле, что тут скажешь? Так ведь оно и есть. Следовать путем благоразумия не только полезно, выгодно, удобно, но и чертовски приятно. Для себя же усердствуешь, родного, единственного и бесценного. Следовательно, любой потенциальный ущерб, любую тревожную шероховатость ещё на дальних подступах печёнкой чуешь и — огибаешь этак умненько. Колдобины да ямы — сторонкой пускаешь. Буреломы огнём палишь. Ать-два, ать-два, горе не беда: не дорожка — скатерть под ноги ложится. Эх, красота, в какую сторону ни взгляни — хорошо, просторно! Одна закавыка: трудно бывает первый шажок сделать — через старомодные и нелепые совесть, честь да долг переступить. Ничего, где наша не пропадала! Тут главное — твёрдость проявить, вот что уразуметь: никому они вообще не нужны в век торжества целесообразности. Честь, долг… похвальные нравственные категории… Тоже мне — великое дело! Ерунда какая! Совестью сыт не будешь, с честью не переспишь, чувство долга в бумажнике не зашуршит. Да ежели по большому счету разобраться, их и вовсе на свете нету, выдуманы они! Для дурачков, для блаженненьких изобретены. Кем? Благоразумными, ясен перец.

Противно мне было в себе эти складные мысли отыскать. Заметить, что всерьёз прислушиваюсь к ним. Складные они, да неладные. Руководствуясь такими вот благоразумными советами постоянно, ой как легко превратиться в сытого, гладкого и загорелого подлеца. Довольного собою благополучного подлеца, никогда не снимающего противосолнечных очков — чтобы добрые люди глазонек оловянных не дай Бог, не разглядели.

Не хотелось мне подлецом становиться, вот ведь штука какая.

Неблагоразумная.

Однако минула почти неделя, прежде чем я заставил себя отправиться в "КАЛИБР.45".

Я тягал в спортзале железо, потел в сауне, много плавал и принимал массаж, убеждая себя, что восстанавливаю форму. Я посещал тир, с завидной стабильностью высаживая великолепные очки из великолепной таракановской «беретты». Я хорошо питался и много спал. Без особой надежды на успех — скорей, чтобы не терять навыка — пытался обольстить Анжелику… и носил Милочке цветы и фруктовые соки.

Как там у поэта-разбойника Виллона, который Франсуа? "Среди возлюбленных — святой, среди любовников — страдалец". Сказано точь-в-точь обо мне. Ибо Анжелика держалась со мной то насмешливо (если не язвительно), то холодно; как любовник я её больше не интересовал: что было, то прошло. Милочка же… Милочка всякий раз в моей компании совершенно очаровательно смущалась, опускала очи долу и молча (куда только подевался её острый язычок?) перебирала шерсть Абрека. Лютый зверь следовал за ней всюду, пылко (савсэм по-кавказки, да?!) ревновал её ко мне, и подступиться при нём к Милочке с нежностями не было никакой возможности. Между прочим, в отсутствие предмета обожания Абрек живо вспоминал, что мы с ним приятели — не разлей вода, доказывая тем самым, что двойной стандарт морали присущ не только человеческим существам. Но когда понятливый папа Фердинанд, дай Бог ему здоровья и хорошего зятя, уводил настырного пёсика погулять, и мне подворачивался реальный шанс слиться с Милочкой в упоительных лобызаниях, я почему-то делался вдруг нерешителен и неуклюж, со сладким ужасом чувствуя, что окончательно теряю от неё голову. И даже готов на то, чтобы предложить ей выйти за…

Господи, в панике молил я тогда, затвори мне уста!

Непривычные терзания. Откуда они? Неужели старею? Хм… взрослею?…