Зверь: тот, кто меня погубил

Не со зла, а дела ради. Опять же – на бои часто выезжали, на разборки, стрелки, махинации. Тем и успокаивал себя – для дела стараюсь, потом легче будет. Зато связи, знакомства, репутация, бабло… А на гражданке… Оторвусь. Нам же для жизни всё нужно, поэтому не отказать, тем более уже поступали дельные предложения.

– Зверь, ты сегодня монстр, – гоготал «комод» Иващенко. Мутный человек, жадный до денег, скупой на благодарность.

– Увольнительный бы дали… – пробурчал я, с кулаков бинт кровавый сматывая.

– Не скачи вперед лошадей, – нахмурился Иващенко. – Будет время – дадут!

Я кивнул. Об увольнительном мечтал, как ни о чём. С другом дело решить. Стаську в объятиях подержать и поцеловать… Зацеловать до одури.

Жаль, что с Илюхой по разным частям судьба развела. Распределение, что б его. Тут и батя его не помог – лишь спокойные точки выискивал, откуда реже выдергивали на войну в Чечню. Так что с перрона больше не виделись, не слышались.

Братан не писал, да и Стася не писала.

Не то чтобы накручивал, и супернадежду вынашивал, но… глупое сердце сжималось, когда думал о друге и Насте. Верить хотелось, что она уже решила вопрос со своей стороны и ждала…

Ведь кивнула.

Кивнула!

Это душу грело…

И так изводил, себя вспоминая, что натворил. Перрон. Толпа… Наташка, которую трусливо взял с собой. На самом деле и не собирался… Из дому выходил, а она тут как тут. «Куда пропал? Что случилось?». Отмахнулся – надоело всё, – а она вцепилась клешнями и умоляла позволить проводить. Вот и поддался ее уговорам. Все надежней, когда такой щит есть. И пригодился ведь. На первые минуты.

Ведь до последнего себя уверял, что Стася меня ненавидела и презирала. За насилие, побег…

Да, сбежал – просто растерялся. Да, некрасиво получилось – так ведь не думал, что первый у нее окажусь. Только далеко не убежал. Как идиот вокруг дома её бродил, пинал камни, раздумывая, что делать и как быть. Даже вернулся, а там Новик с приятелями уже под окнами орали. Я постоял в тени, посмотрел на эту серенаду. Оценивал, взвешивал, анализировал.

Стася не отшила категорично Илью, но и к себе не впустила. Выглядела расстроенной… Но ведь если бы хотела Новику рассказать обо всём – рассказала бы. Видимо решила промолчать. Не от любви великой – во имя спасения своего статуса «девушка Новодворцева».

Надеяться на чувства добрые с её стороны было бы вверх наглости, поэтому даже крохотной мечты не лелеял. Да и себя убеждал – мимолётно жахнуло. Пьян был, от драки запал, ОНА сладко пахла и вся такая доступная была…

Но увидев её в объятиях Новика на перроне, чуть не озверел от ревности тугой. Аж слепило, как хотелось скандал устроить.

Тогда только близость Наташки спасла… Радость Илюхи, что я приехал… И пока он всех обхаживал, собирая последние прощания и не замечая, что Стася ушла, я бросился за ней.

Мне было плевать на всё… Рискнул…

О, как сладки воспоминания. Тем и жил. Тем и дышал!

Настя/Стася

Вскоре мама стала меня упрекать большими расходами на проезд. И чтобы хоть как-то сводить концы с концами, ну и поменьше дома мелькать, я напросилась медсестрой в больницу. Жуткое время, жуткие перемены и нищета. Денег нет, лекарств тоже, хорошие специалисты спивались или уходили. Рук не хватало, и потому молоденькой медсестре были рады.

– Дура ты, – однажды в курилке Раиска, старшая медсестра кардиологического отделения проворчала, – молодая, красивая в эту профессию полезла? Нет тут жизни. Мрак один… Разруха полная. Еще несколько лет назад, хоть выживать получалось. Народ добрее был, а теперь, – полная шатенка с горечью отмахнулась, выпуская дым, – нечего тут ловить. Из докторов раз-два и обчелся. Часть от запоя до запоя качаются. Другая заточена на взятки.

Я все понимала, видела, но упорно продолжала учиться и помогать в больнице. Ведь только так могла сбежать от собственных проблем и переживаний. А омут был глубокий и широкий. Утопала в нём всё сильнее. В минуты одиночества и тоски. Каждый раз сердце обрывалось, когда входила-выходила из подъезда. До сих пор мерещился тот густой запах страсти. Им пропитано каждое воспоминание о Глебе и злополучной ночи. И с томительной тоской – прощание. Жадный поцелуй, голодный взгляд. До мурашек пробирало и блаженное тепло душу затапливало.

Каждый раз, заходя в подъезд, сердечко реагировало на запах, а память услужливо напомнила о моем бесстыдстве. Да уж… вряд ли есть девушки, мечтающие именно ТАК потерять девственность. А я вот… потеряла. Чокнутая, но ни за что бы не хотела другого первого.

Вот он на лицо недуг мой. Жертва… со Стокгольмским синдромом. Вроде отбивалась, пыталась остановить, так ведь горела сильнее. Я так и не поняла, чем он меня тогда так… заставил рассудок потерять от желания. Запахом своим, жаром, страстью, голодом?

Щёки вспыхнули, коленки задрожали – как тогда. Я заставила себя идти дальше. И чем ближе к двери, тем сильнее колотилась грудная мышца и удушливее становилось.