Зверь в тени

Она безмолвно кивнула и опустилась наземь рядом со мной, возле самой лужицы рвоты. Сорвала травинку и начала ее теребить.

– У нас будут теперь неприятности? – спросила Джуни. – Я сожалею, что открыла ту дверь.

– Мы должны это забыть, – тяжело выговорила Бренда, проигнорировав Джуни; ее глаза показались мне такими же глубокими и безнадежными, как карьеры. – Мы не должны были этого видеть.

– Так что же вы видели? – заныла Джуни.

– Ничего, – не сводя с меня глаз, отрезала Бренда. – Там было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть.

Она протянула мне руку. Я сжала ее – холодную и дрожащую.

– Поклянись, – произнесла Бренда, и ее голос проскрежетал, как шлифовальная машина. – Поклянись, что там было настолько темно, что мы ничего не увидели.

Но меня не нужно было призывать к молчанию. Мозг уже старался затереть воспоминание. И перед глазами возникали лишь обрывочные фрагменты, которые я пыталась осмыслить. «Отпусти ситуацию. Ты не должна это помнить».

Бренда приняла мое молчание за сомнение.

– Поклянись, что там было слишком темно, – призвала она снова. – Ради репутации Морин.

Вот что имело значение. Не только ужас того, что мы увидели. Но и то, чем это могло обернуться для нашей подруги, узнай об этом другие. Мне сразу представилось, как перед нами стоит отец Адольф и грустно улыбается из-за того, что ему вообще пришлось такое говорить: хорошая репутация ценней дорогого парфюма.

Я пожала руку Бренды и откашлялась – во рту першило после рвоты.

– Клянусь.

Воспоминания из детства вновь нахлынули на меня: мы с Брендой и Морин в городском бассейне – три мушкетерки против всего мира. Такого больше не было. Во время нашего рукопожатия часть Бренды для меня закрылась, как и часть меня для нее. Наши лодки покинули знакомые гавани, обреченные в них не вернуться.

***

В первый раз Бет подумала, что тронется рассудком.

Во второй она онемела.

За бесконечные часы, минувшие с момента ее похищения, Бет постоянно возвращалась туда.

В пустоту. Небытие в данном месте в данное мгновение.

Бет не была девственницей. Ее первым – и единственным – парнем был Марк. Он тоже лишился невинности с ней. Марк хотел дождаться их свадьбы, но брак не входил в ее планы на будущее. Когда Бет убедила парня, что никогда не выйдет замуж – ни за него, ни за кого-то другого, – Марк, наконец, согласился на секс. В первый раз было сухо, больно, неуклюже. Но со временем они изучили свои тела и их реакцию. И секс стал единственной вещью, которой Бет ждала от встреч с Марком. Теперь она жалела о том, что так и не набралась мужества порвать с ним. Он это заслужил.

Только сейчас лучше было не думать о Марке, иначе ее разум уплыл бы, как бугристый розовый шарик. И Бет старалась думать о колледже. Она хорошо училась в школе, добилась отличных результатов в спортивных дисциплинах. Ей предложили стипендию сразу в нескольких колледжах штата, а также в Беркли. Родители говорили, что с ее стороны было бы грешно распорядиться Божьими дарами иначе, чем выбрать карьеру юриста или врача. Иными словами, любую другую профессию, не гарантировавшую престиж и хороший доход.

А Бет обожала детей; ей нравились их испачканные мордашки, забавное хихиканье и тот совершенный, драгоценный свет, который они несли в этот мир. Бет хотела стать учительницей – тем человеком, на которого они могли положиться, невзирая ни на что, тем человеком, который мог разглядеть в них уникальные способности, будь то умение бегло читать, остроумно шутить или рисовать индеек, закрашивая контуры приложенной к холсту пятерни цветными мелками. Разве было более высокое призвание, чем учить детей?

Какой-то булькающий шум встревожил комнату.

Бет поняла – этот звук испустила она.

Он вошел в комнату пару минут назад и сейчас стоял над ней, расстегивая ремень.

Вырвавшийся у девушки звук заставил его остановиться.

– Что такое? – спросил он.

Бет посмотрела на него – на этого человека, которого она знала, но, как выяснилось, не знала. Который рискнул всем в этом мире, чтобы похитить другого человека и забавляться с ним, когда ему заблагорассудится. Этот неудачник считал биологический акт настолько важным, что готов был отправиться в тюрьму, лишь бы испытать такое же облегчение, какое мог доставить себе и сам, с помощью собственной руки.

Бет снова издала странный звук, но на этот раз это был смешок.

Смешок превратился в хохот.

И, дав смеху волю, Бет уже была не в силах остановиться. Он мог убить ее за это. Бет это понимала. Плевать. Он заточил ее в темницу. И исход был непредсказуем.

– Что? – переспросил он опять. Его лицо скривилось.