Звери = боги = люди

К настоящему времени культ угас, как, судя по всему, и сама эта родственная группа. Тем более показательно то, что во главе ее оказался сорокалетний мужчина. Да и мое посещение деревни дало повод убедиться в ее общем неблагополучии. Глава группы, придя к выводу о невозможности продолжать поддержание этого культа в новых условиях, решил продать реликвии в интересах всей группы (так утверждал директор). Он собрал своих домочадцев, вытащил корзину с головами и сообщил о своем решении, ссылаясь на то, что лучше он сделает это открыто и в интересах всей группы, чем кто-то тайно продаст их для своего обогащения.

Он связался с антикварами, с которых запросил десять миллионов малийских франков. Антиквары в свою очередь явились в музей, запросив двадцать миллионов. Когда выяснилось это различие в ценах, антиквары и владелец даже переругались. Директор заподозрил тогда мошенничество (кражу реликвии) и собирался обратиться в полицию. Но когда выяснилось, что все в порядке, музей предложил за реликвии шестьдесят тысяч малийских франков. Подумав, владелец решил передать их в дар малийскому государству как исторические памятники.

Глава VI БОГИ СТИХИЙ И ПРИРОДА БОГОВ

В предыдущей главе на конкретном примере выдающихся охотников — симбонов — я попытался показать, каким образом действует один из механизмов выделения чрезвычайного, сверхъестественного из обыденного, повседневного. Речь шла о процессе сакрализации, последовательного обожествления конкретных людей, наделенных неординарными способностями и знаниями, истолковываемыми обществом как магические, сверхъестественные, а в условиях исламизированной среды — и как богоданные. В этой цепочке восхождения от «повседневного» к «божественному» можно упомянуть: простых жителей деревни Нафаджи (детей, женщин, мужчин), охотников (учеников-послушников и зрелых охотников-учителей), симбонов живых (Сине и Фоде Кейта, Каласа Баги — Фафре Конате и др.), симбонов усопших (Гимба Кулибали), симбонов легендарных (Сундиата Кейта и другие охотники — персонажи преданий о свойство прокреативного[*] действия. Впрочем, это догадки, хотя имеющийся в нашем распоряжении материал подводит к подобного рода реконструкциям мыслительных клише и моделей. И это тем более важно, что, осознанно или нет, воспроизводство, порождение, сотворение, являются важнейшей доминантой в бытовой и символической жизни. И может быть, в таком случае требования полового воздержания охотника перед выходом в лес следует воспринимать не как стремление сохранить его «чистоту», своего рода «праведность», а как условие его символической прокреативности, потенции. Ведь при подобной постановке вопроса охотник (и тем более симбон), идущий в лес, и есть Контрон, соединяющийся с Санин. Однако еще раз подчеркну, что это — гипотеза.

Впрочем, миф о Санин и Контроне в свете изложенного материала об охотниках и их союзах требует комментария, важного для обсуждаемой темы. Лес, необжитое пространство самим ходом жизни отделялись от людей, противопоставлялись им. Появление его «хозяина» — в какой-то мере посредника между лесом и людьми, — представляющего лес, со стороны людей «способ организовать» в своем собственном сознании канал идеологического взаимодействия со все более отчуждающимся — по мере «очеловечивания человека» — миром. Лес отторгает людей, но и люди сами уходят от леса. Такова логика исторического прогресса. Кто виноват в этом? Адам ли, отведавший яблоко, Ева ли, побудившая его к этому, или змей-искуситель? Соблазн ли, порок или жажда познания, как бы то ни было, но человечество вышло из леса, а через охотников и собирателей сохранило и поныне свою связь с ним. Лес выступает как своеобразная стихия — мир неподвластного и непредсказуемого, все более и более отчуждающегося в земледельческих и скотоводческих и еще более в урбанистических обществах. Эта стихия постепенно сакрализуется, переходя из реальной, предметной ипостаси ко все более и более отвлеченной: через термитник и лягушку к человекоподобным, но уже совершенно обобщенным, отвлеченным от реальности персонажам мифа — Санин и Контрону. Это в сфере становления мифологемы, в области мировидения.

Параллельный процесс идет и в среде самих охотников, в их представлениях о самих себе. Занятие охотой из всеобщего для мужчин становится уделом замкнутой группы со своим специфическим знанием о мире природы, о мире леса. Естественно для данного этапа развития общества, что по мере отхода от природы, но вместе с тем при постоянной связи с ней и зависимости от нее это знание и умение охотников становится все более эзотерическим, сакрали-зованным. Симбон же — наиболее искушенный охотник — превращается в обожествленного предка, в перспективе в лицо, близкое божеству, или даже в само божество. При этом и звериная эманация самого симбона, как это уже было показано, также допускается.