Звери на улице

И немецкие железнодорожники сделали всё быстро: состав расцепили, за жирафовым вагоном пошла открытая платформа. Когда же поезд остановился перед путепроводом, Егор Исаевич влез на крышу вагона, отвинтил прозрачный колпак, уложил его на платформу и вошёл к жирафу.

— Ну, брат, придётся тебе поклониться. Ничего не поделаешь. Для тебя это лучше, чем потерять голову.

На длинную жирафью шею накинули цепь и медленно стали пригибать маленькую его голову к полу вагона. А затем цепь эту приковали к полу.

Приятно ли это было жирафу? Конечно, нет. Он так и норовил лягнуть Егора Исаевича. К счастью, это ему не удалось. А Егор Исаевич работал в темпе пожарного в горящем доме. Он предупредил железнодорожников, что жирафу больно, что каждая минута дорога, как во время хирургической операции.

Как только приковали голову жирафа к полу, раздался свисток кондуктора, затем гуднул паровоз, звякнули буфера, и поезд пошёл под путепровод.

Всё это время Егор Исаевич стоял на коленях у склонённой головы жирафа.

— Потерпи, дружок, — говорил он и гладил жирафа между рожками, — в дороге что не бывает. Вот и путепровод над нами. Слышишь? Сейчас я тебя раскую.

Казалось, жираф понимал, что говорит ему Егор Исаевич. Он покорно смотрел в пол вагона, подушка на шее давила мягко — цепи жираф не чувствовал и теперь не брыкался, терпеливо ожидая, когда его раскрепостят. Как только прошли под путепроводом, проводник снял цепь, и жираф снова поднял свою гордую голову, просунув её в отверстие вагона. Он увидел небо, далёкие пути, светофоры и, наверно, подумал, что жить хорошо. А там его накрыли прозрачным колпаком, который везли следом за вагоном с жирафом на открытой платформе. Жираф покрутил своей маленькой головой в стеклянном колпаке, и его повезли дальше, в Берлин.

Да, это было одно из самых трудных путешествий Егора Исаевича. Когда поезд со зверями пришёл в Берлин, ему хотелось только одного: спать. Но Егор Исаевич не изменил раз и навсегда заведённому порядку. Как только беспокойные пассажиры были приняты, он помылся, побрился и поехал в Трептов-парк. Здесь-то и произошла у него встреча со Славиком. Но, прежде чем рассказать об этой встрече, надо вернуться в Московский цирк к Славику, которого мы оставили с униформисткой тётей Лизой.

Медведь-водитель

Когда в цирке гаснут огни и в последний раз ударяет барабан, после чего совсем умолкает оркестр, сразу становится холодно, сумеречно, а проще сказать — буднично. Хотя только что тут же на арене был праздник разноцветных огней, весёлой музыки, необычных трюков. И в несколько минут всё это кончилось, погасло, умерло…

Слава особенно сильно ощутил эту резкую перемену. Пока акробаты крутили «солнце», флик-фляк и сальто-мортале, а проще сказать, разные акробатические трюки, пока гимнасты и гимнастки посылали публике «комплимент», улыбаясь, раскланиваясь, изящно отставляя то одну то другую ногу и приветственно поднимая руку, пока медведи проделывали свой самый сложный номер «лапы в лапы» (один лежал на спине, а другой на его лапах выжимал стойку), — пока всё это великолепно-весело-красочное менялось на ярко освещённом круге арены, Слава думал о своём Мишке и считал, что вот-вот найдёт его. Но вот произошёл разговор с униформисткой тётей Лизой, и хотя она была очень добра и внимательна, встречи с Мишкой не произошло и медвежонок как бы ускользнул из-под самых, можно сказать, Славкиных рук. А что может быть обиднее?!

Слава был уже в дверях, где встретился прямо, как говорится, нос к носу с высоким худым стариком, у которого были седые брови и красные щёки, но не сплошь, а румяные от множества красных прожилочек. Зато губы старика были бледно-фиолетовые, и весь он казался каким-то серо-одноцветным.

— Мальчик, ты что здесь делаешь?

— Я?

— Ты, конечно.

— Мне нужно. Я… — Слава поначалу растерялся, но тут же сам себе приказал: «Ну-ка, не трусь. Смело давай» — и сказал: — Я по делу — по поводу медвежонка.

При этом он сам очень удивился своему басовитому голосу начальника, или там управдома, и слову «по поводу». Чего, правда, не сделает человек с перепугу.

Тётя Лиза в это время вышла уже в другую дверь — туда, где были клетки со зверями, и Слава остался вдвоём с этим худым белогубым стариком. Нет, строгим таким и злым он показался Славе только в первое мгновение. А в следующее мгновение Слава поразился его вежливости и внимательности. Можно было подумать, что Слава какой-нибудь там ревизор-контролёр. Это с ними, наверно, так разговаривают:

— Прошу вас — войдите. Присядьте. Минуточку, я прикрою форточку, а то вам надует. Вот так. Очень рад…

Старик говорил всё это, а Слава между тем думал: «Откуда я знаю этого человека? Где, когда я его видел?» Бывает же такое: знаешь, что видел человека, где и когда — хоть убей не вспомнить.

Вспомнил! Вспомнил!! Это же и есть профессор Булатов. Только совсем недавно он был не таким одноцветно-серым, можно сказать, будничным. На арене дрессировщик Булатов был чернобровым красавцем: глаза его блестели, толстые красные губы раскрывались в улыбке, и Слава видел его сверкающе-белые зубы.