Звери в моей жизни

"...что касается жирафа, который водится в старых лесах с множеством обветренных стволов и поваленных деревьев, то много раз только подзорная труба позволяла мне с уверенностью различить стадо этих животных; даже опытный глаз местных проводников ошибался – то примут гнилой ствол за камелеопарда, то настоящего камелеопарда спутают с почтенным ветераном лесов".

Примечательная молчаливость Питера оттенялась привычкой Билли, вечно занятого поисками пищи, негромко блеять себе под нос. А еще, как мне кажется, молчаливость Питера была так заметна потому, что он не только помалкивал, но и вообще не шумел. Его широкие подковы мягко гладили паркет; взмахнет хвостом, рассекая воздух со свистом, – от неожиданности даже вздрогнешь. Но чаще всего он стоял недвижимо и глядел сквозь тебя, погруженный в какие-то свои увлекательные воспоминания. Вот осторожно, даже как-то рассеянно изо рта высунулся голубой язык, изящно обвился вокруг клока сена, возвратился с ним в рот, и Питер принимается машинально жевать все с тем же отсутствующим выражением в глазах. Высокий, стройный, длинная чуткая морда, мягкий взгляд, широкая, плавная поступь... Если бы меня попросили охарактеризовать его одним словом, я сказал бы – интеллигент.

Вульгарным, да и то с большой натяжкой, Питера можно было назвать, лишь когда он жевал жвачку. Стоит, задумчиво наблюдая, как я подметаю пол в его доме, и ритмично работает нижней челюстью. Но вот прожевал, челюсть останавливается, Питер делает глоток, и глаза его стекленеют. Поглядеть на него можно подумать, что он весь ушел в мир прекрасной поэзии. Стоит, будто чего-то ждет. И вот наконец дождался – совсем не того, что вы воображали, глядя на его вдохновенную морду. До смешного: в желудке у поэта раздавалось странное урчание, потом хлопок, в основании длинной шеи вздувался ком и поднимался вверх с величавостью грузового лифта. Ком жвачки размером с кокосовый орех заканчивал свой путь во рту жирафа. Задумчивость гения сменялась выражением самого ординарного удовлетворения, и нижняя челюсть Питера возобновляла свое монотонное движение.

Я так и не мог установить, управляет ли Питер подачей жвачки из желудка в рот. Представьте себе смущение дикого жирафа, если, скажем, его объяснение в любви внезапно прерывается великолепной громкой отрыжкой!

Именно работая с Билли и Питером, когда представилась возможность их сравнивать, я обратил внимание на своеобразие походки жирафа. В первый же день, глядя, как Билли в поисках съестного трусит по паркету, сопровождаемый Питером, я уловил какую-то странную несогласованность их движений. Присмотрелся и понял, в чем дело. Билли шел, как ходят все млекопитающие, одновременно перенося вперед правую переднюю и заднюю левую ногу, а Питер одновременно переносил обе правые ноги. Получался своеобразный, очень широкий и развалистый маховый шаг. Недаром жираф так причудливо раскачивается на бегу. Когда обе правые ноги одновременно оторваны от земли, весь вес приходится на левые ноги, поэтому шея и голова для противовеса наклоняются вправо. И наоборот: левые ноги отрываются от земли – шея и голова наклоняются влево. Так и бегут жирафы враскачку по степи, размахивая шеей, словно огромным пятнистым маятником.

Боюсь, тот факт, что Питер проживал совместно с Билли, сбивал с толку благородную английскую публику. После первого взгляда на них посетители спешили сделать неверный вывод.

– О-о, посмотри! Детеныш... детеныш жирафа! О-о, правда, он очарователен! – кричали зрители, на что Билли чаще всего отзывался проникновенным блеянием, подчеркивая, что не имеет ничего общего с жирафами.

Однако зрители стояли на своем.

– Интересно, почему у него нет пятен, как у матери? – вопрошали они друг друга.

– Может, потом появятся, со временем.

– Интересно, почему у него шея такая короткая?

– Да ведь он совсем малыш, не видишь, что ли. Отрастет еще.

Питер осуждающе глядел на них издалека, отнюдь не помышляя, вопреки их ожиданиям, проявлять материнский инстинкт. А Билли был слишком занят вымогательством, чтобы прислушиваться, за кого люди его принимают.

Билли был великий попрошайка. На моих глазах, расправившись с тремя увесистыми репами, он через пять минут спешил к ограде встречать посетителя, причем шатался и закатывал глаза так убедительно, словно постоянно жил впроголодь.

– У него жутко голодный вид, – произносит жертва его обмана, весьма выразительно глядя на вас.

– Да, он вечно голодный, – отвечаете вы, весело смеясь. – Он все готов сожрать. На-ка, Билли, угощайся.

И вы протягиваете козлу еловую шишку.

В другое время он вцепился бы в нее зубами, как в самое любимое лакомство. В другое время... Теперь же, бросив на шишку беглый взгляд, он отворачивается.