Лягушачья улыбка вновь едва не разорвала его лицо пополам. Алый высунул прикушенный язык, собрал глаза к переносице, пытаясь рассмотреть ранку. Ничего не увидев, сплюнул под ноги, пачкая выбеленные ветром доски кровавой слюной, и вновь навалился всем телом на рычаг. Поддавшись его безумному энтузиазму, я сделал то же самое: раскрутил истошно скрипящий привод.
Вряд ли мы ехали быстрее бегущего человека. Но верхом на древнем скрежещущем механизме ощущение скорости менялось. Мы неслись! Нет, мы мчались! Под хулиганский свист встречного ветра наша ржавая ракета пересекала тундру на третьей космической! Этот момент на всю жизнь вплавился в мою память, став одним из самых ярких детских воспоминаний. Опознавательным маркером того, каким должно быть настоящее, незамутненное, счастье.
Алыкель остался позади. Проплыл по левую руку, подозрительно провожая нас подслеповатым взглядом запылившихся стекол. Истязаемый привод то и дело оглашал окрестности предсмертным визгом. Мы все реже крутили рычаги, позволяя инерции работать за нас. А узкоколейка никак не кончалась. Я даже не думал, что где-то еще сохранился такой длинный участок старой железки. Осенью бабушка с дедушкой частенько брали меня за грибами, голубикой или морошкой, так что я с некоторым основанием считал себя знатоком норильской тундры. В этих походах мы нередко натыкались на вкопанные в землю шпалы, полегшим частоколом отмечающие проходивший здесь некогда путь. Однако ни разу мне не попадались рельсы, да еще в таком относительно хорошем состоянии.
– Алый, тебе кто про нее рассказал? – воспользовавшись очередной передышкой, спросил я.
– Никто, я ее сам нашел! – Серегины глаза гордо блеснули. – Целый месяц вокруг газопровода лазал и нашел!
– Так-таки сам? А откуда ты знал, что возле газопровода искать надо?
– Ну-у-у, короче… – Алый смутился, но самую малость. – Мне старшаки рассказали, Малой и Джон. А дальше я уже сам допер, где… Тут же раньше везде зоны были, типа как на Каларгоне, да? А между ними вот такие узкоколейки. Я от самого Каларгона и искал. Ну и подумал, в сторону Норильска полюбэ уже ни фига нет, заводы одни. А вот если к Алыкелю пойти – тут в тундре космодром спрятать можно, не то что город…
– Стоп, стоп! Какой еще город?
– Ну не город, конечно, поселок! Какая, блин, разница? Это же все равно офонареть как круто! Ты только прикинь, целый заброшенный поселок! Бараки там всякие, где зэков держали, решетки! Джон рассказывал, что зимой, когда он с дядей на снегоходах катался, дядя его там останавливаться не стал. Сказал, что место плохое. И еще сказал, что там привидения. Прикинь, Сорока, при-ви-де-ни-я!
Чтобы показать, насколько все это мило его бродяжьей душе, Серега прижал кулак к сердцу. Я молчал, хотя волосы у меня на загривке поднялись дыбом. Видимо, я побледнел, потому что Алый, заинтересованно глядя на мое лицо, спросил:
– Лех, ты че, зассал, что ли? Ну привидения, подумаешь?! Полярный день же! Да может, там вообще ничего нет…
Стиснув зубы, чтобы не стучали от накатившего иррационального страха, я не смог ответить. Алый наконец сообразил и, держась за рычаг, развернулся.
Впереди вырисовывались невысокие строения – с десяток разномастных каменных домиков. В отличие от Алыкеля, они не спешили к нам навстречу, терпеливо, как волки в засаде, дожидаясь, когда мы самостоятельно подойдем поближе. При виде их Алый испустил пронзительный победный вопль. А я лишь сильнее стиснул зубы. Откуда-то пришла железная уверенность, что в этот раз Алый все же втянул меня в настоящие неприятности.