Зверинец Джемрака

Дождь пошел, но лишь на следующую ночь, и мы наполнили ведра водой и пили. Сначала маленькими глотками, потом жадно хлебали, сколько влезало в глотку. Наконец-то можно попить вволю.

— Хватит, — сказал Дэн и ласково накрыл мою руку своей.

— Видишь, в самый трудный момент всегда происходит что-то хорошее.

Утром мы проснулись от протяжного плача скрипки. Саймон будто царапал смычком по струнам. Звук многострадального инструмента больше не был таким сладостным, как прежде, но в нем осталась странная прелесть, как в охрипшем человеческом голосе. В скрипку что-то попало. Соль, наверное. Соль разъедала все вокруг.

— Эх! — сокрушался Саймон. — Совсем расстроилась.

Дэн потряс меня за плечо:

— Вставай, Джаф.

Я стал таким легким, что мог бы взлететь в небо.

— Вставай, Джаф.

Дэн стянул с меня кусок парусины, которым я укрылся. Солнце ударило прямо в глаза, я на мгновение ослеп.

— Осторожно. — Он подал мне руку.

Я начал подниматься и толкнул Тима.

— Смотри, куда лезешь! — огрызнулся тот.

Я рыгнул, но блевать было нечем. Зрение мое прояснилось.

— Иди сюда, Джаф, — сказал Габриэль, — бери весло.

Я зевнул, отчего все мое тело затряслось, и кое-как встал. Скип сидел рядом и плакал. Его круглую физиономию было не узнать: потемневшая кожа, цвета свиной печенки, прилипла к черепу, но глаза все еще блестели.

— Все хорошо, Скип? — спросил я.

Тот кивнул.

Яну стало совсем худо.

— Вас пятеро, а нас шестеро, — проговорил капитан. — Возьмите еще одного. Яну придется лечь, нам не хватает места.

Даг перелез к нам, и наша шлюпка сразу просела. В капитанском вельботе Ян бревном растянулся на дне. Джон Коппер застонал, схватился за живот, спустил штаны и высунул свою костлявую задницу за борт, чтобы опростаться в море. Дерьмо у него было темно-зеленого цвета.

Стоял такой штиль, что и воду из лодки не надо было вычерпывать. Сплошное безделье, оставалось только лежать и дремать. Одна беда: когда дремлешь, все время просыпаешься. Все время кто-нибудь где-нибудь ноет или отвратительно шамкает ртом, ругается, бормочет, или кричит со сна. И собственное сердце постоянно стучит в ушах, будто сейчас взорвется. Когда наступил вечер, Ян жестом отказался от своей порции сухарей. Даже пить не захотел. Саймон попытался влить немного воды ему в рот, но она стекла по сжатым губам. Мы ели свои сухари и пили, и все это время Ян не шевельнулся, хотя в горле у него что-то бурлило, а сквозь прозрачные веки видно было, как глазные яблоки бегают туда-сюда. Выглядело это жутковато. Вскоре и это движение прекратилось. Капитан положил ладонь Яну на лицо, поискал пульс за ушами и на запястье, но безуспешно.

— Умер, — сообщил он.

Эта новость уже никого не взволновала. Мы еще немного покачались молча на волнах. Труп Яна так и лежал в шлюпке. Затем Саймон спросил:

— И что теперь?

Капитан вздохнул.

— Можем сварить его ремень, — предложил Уилсон Прайд, — полезная штука.

Опять молчание.

— По морскому обычаю… — ничего не выражающим голосом начал Саймон.

— Нет, — вмешался Габриэль.

— Можем, к примеру… — подхватил Тим.

— Нет, — отрезал Габриэль.

— Я не в этом смысле…

— Нет.

— Как наживку. Насадим на крючок, для акул.

— Нет.

— Каких акул? — спросил Скип.

И действительно, море здесь было совершенно пустое.

— Мы могли бы…

Капитан пришел в себя.

— Давайте подготовим тело, — угрюмо распорядился он.

Саймон и Уилсон вытащили ремень для завтрашней похлебки и зашили Яна в его же одежду, как прежде — мистера Рейни. Мы опустили тело в море. Смерть Яна стала для всех потерей, но лишней воды для слез у нас уже не было, поэтому все молчали. Никто не знал, какими словами проводить его азиатскую душу. Как у них там принято? Поэтому все опять ограничилось коротким бормотанием капитана; мы склонили головы, прикрыли глаза. Я почти заснул и едва заметил, как труп соскользнул в воду. Той ночью в молитве, которую мы произносили перед сном, упоминались уже десять душ, унесенных в бурное море. И я едва удержался от смеха: двенадцать, одиннадцать, десять, девять, восемь душ, унесенных в море…

Однажды этот страшный отсчет должен прекратиться.