Звериное царство

Мать наливает горячую воду в таз на туалетном столике. Забирает у Элеоноры кувшин, ставит его на полку и возвращается на кухню, даже не взглянув на мужа, как будто ей неприятен вид обнаженного до пояса тела, такого же истощенного, как у Спасителя на распятии в изножье кровати. Женщина обращается к Всевышнему в молитвах на сон грядущий при тусклом свете лампадки. Он напоминает ей мужа, лежащего рядом в кровати. Она с трудом выносит соседство с этим костлявым липко-потным телом, которое то и дело сотрясает кашель, но иногда ее посещает пугающая мысль: что, если, отворачиваясь от мужа, оплодотворявшего ее чрево, она отворачивается от Отца и Сына и предает веру? Движимая чувством вины, она бросает взгляд на супруга и в порыве внезапного озлобленного сострадания встает, чтобы вылить из тазика кровавые сгустки мокроты, готовит горчичник, смешивает питье из водки, тмина и меда. Больной тяжело приподнимается в подушках и, почти растроганный женской заботой, отхлебывает из чашки, стараясь не пить слишком быстро бесполезную горькую микстуру. Она стоит рядом, переминаясь с ноги на ногу. Видение распятого мужа успело растаять, унеся с собой чувство вины, и женщина хочет одного – вернуться поскорее в постель и раствориться, спрятаться во сне. Она отворачивается, ворчит, но так тихо, что он принимает ее слова за жалобы на его никудышное здоровье, на хроническое воспаление легких, привязавшееся к нему десять лет назад и превратившее крепкого мужчину в усталое нескладное существо, место которому в санатории. На самом деле она пеняет злой судьбе: за что ты так ополчилась на меня, разве мало того, что я долго ходила за лежачей матерью и хоронила родителей?

Когда отец наклоняется над тазиком, зачерпывает теплую воду и подносит ладони к лицу, Элеонора, стоя поодаль, внимательно следит за каждым его жестом, совершаемым ежевечерне в строго определенном порядке, в одном и том же ритме, в световом круге от лампы. Если мать велит ей сесть, она подчиняется, но косится на изгиб мужской спины, «четки» позвонков, намыленную рукавичку, трущую кожу и усталые мышцы, на чистую рубаху, которую он натягивает через голову. Пальцы застегивают пуговички, хрупкие и изящные, как лапки ночных бабочек «мертвая голова», выводящихся на картофельных полях. Потом отец садится за стол, мать занимает место рядом с ним, и он читает осипшим голосом молитву, соединив у лба ладони с шишковатыми суставами и чернотой под ногтями. Все принимаются за еду – жуют молча, скребут ложками по дну тарелок. Навязчиво жужжат мухи, и никто не гонит их от губ. Мать глотает с трудом, проталкивает в желудок застрявший в глотке «камень». Ее раздражают звуки, вылетающие изо рта мужа: он чавкает, причмокивает, хлюпает, лязгает зубами.