Зверобой

Солдаты отплыли на ковчеге с капитаном во главе. Он спросил у Юдифи, что она собирается делать, и, узнав, что девушка хочет остаться с Уа-та-Уа до последнего момента, не докучал ей больше своими расспросами или советами. К берегам Мохаука шел только один безопасный и проторенный путь, и Уэрли не сомневался, что рано или поздно они встретятся вполне дружелюбно, если и не возобновят прежних отношений. Когда все собрались на борту, весла погрузились в воду, и ковчег, неуклюжий, как всегда, двинулся к отдаленному мысу. Зверобой и Чингачгук вытащили из воды два челнока и спрятали их в «замке». Заколотив окна и двери, они выбрались из дома через трап описанным выше способом. У самого палисада в третьем челноке уже сидела Уа-та-Уа; делавар немедленно присоединился к ней и заработал веслом, оставив Юдифь на платформе. В результате этого несколько неожиданного поступка Зверобой очутился наедине с плачущей девушкой. Слишком простодушный, чтобы заподозрить что-либо, молодой человек вывел легкую лодку из дока, посадил в нее хозяйку «замка» и отправился с нею по следам своего друга.

Чтобы добраться до косы, нужно было проехать мимо фамильного кладбища. Когда челнок поравнялся с этим местом, Юдифь в первый раз за это утро заговорила со своим спутником. Она сказала очень немного: попросила только остановиться на минуту или на две, прежде чем они двинутся дальше.

— Я, быть может, никогда больше не увижу этого места, Зверобой, — сказала она, — а здесь лежат тела моей матери и сестры. Как вы думаете: быть может, невинность одной спасет души двух других?

— По-моему, это не так, Юдифь, хоть я не миссионер и мало чему учился. Каждый отвечает за свои собственные грехи, хотя сердечное раскаяние может искупить любую вину.

— О, если так, моя бедная мать должна удостоиться блаженства! Горько, ах, как горько каялась она в своих прегрешениях!

— Все это превышает мое понимание, Юдифь. Я полагаю, что поступать справедливо в этой жизни — все-таки самый надежный способ устроить свои дела на том свете. Гетти была необыкновенная девушка, в чем должны признаться все знавшие ее.

— По-моему, вы к ней справедливы. Увы, увы! Почему так велика разница между теми, которые были вскормлены одной и той же грудью, спали в одной постели и обитали под одним кровом? Но все равно, отведите челнок немного дальше к востоку, Зверобой: солнце слепит мне глаза, и я не вижу могил. Могила Гетти вон там, справа от матери, не правда ли?

— Да, Юдифь. Вы сами так хотели, и все мы рады исполнять ваши желания, когда они справедливы.

Девушка в течение одной минуты глядела на него с молчаливым вниманием, потом бросила взгляд назад на покинутый «замок».

— Это озеро скоро совсем опустеет, — сказала она, — и как раз в то время, когда на нем можно жить в безопасности, не то что раньше. События последних дней надолго отобьют охоту у ирокезов снова возвратиться сюда.

— Это правда! Да, это действительно так. Не думаю, чтобы мне пришлось возвратиться сюда, пока продолжается война; по-моему, ни один гуронский мокасин не оставит следа на листьях в этих лесах, пока в их преданиях сохранится память об этом поражении.

— Неужели вы так любите насилие и кровопролитие? Я была о вас лучшего мнения, Зверобой. Мне казалось, что вы способны найти счастье в спокойной домашней жизни, с преданной и любящей женой, готовой исполнять ваши желания. Мне казалось, что вам приятно окружить себя здоровыми, послушными детьми, которые стремятся подражать вашему примеру и растут такими же честными и справедливыми, как вы сами.

— Господи, Юдифь, как вы красно́ говорите! Язык у вас под стать вашей наружности, и чего не может достигнуть вторая, того, наверное, добьется первый. Такая девушка за один месяц может испортить самого отважного воина в целой Колонии.

— Значит, я ошиблась? Неужели, Зверобой, вы действительно больше любите войну, чем домашний очаг и своих близких?

— Я понимаю, что вы хотите сказать, девушка; да, я понимаю, что вы хотите сказать, хотя не думаю, чтобы вы как следует понимали меня. Мне кажется, я теперь имею право называть себя воином, потому что я сражался и победил, а этого достаточно, чтобы носить такое звание. Не отрицаю также, что у меня есть склонность к этому делу, которое нужно считать достойным и почтенным, если заниматься им, как требуют наши природные дарования. Но я совсем не кровожаден. Однако молодежь всегда остается молодежью, а минги — мингами. Если бы все здешние молодые люди сидели сложа руки по своим углам и позволяли бродягам шляться по всей стране — что же, тогда лучше нам всем сразу превратиться во французов и уступить им эту землю. Я не забияка, Юдифь, и не люблю войны ради войны, но я не вижу большой разницы между уступкой территории до войны из страха перед войной и уступкой ее после войны, потому что мы не в силах дать отпор, если не считать того, что второй способ все-таки гораздо почетнее и более достоин мужчины.