Зверобой, или Первая тропа войны

Уа-та-Уа подвела подругу поближе к обоим бледнолицым, а сама скромно отошла в сторону, не желая стеснять их. Но Хетти не привыкла ластиться к отцу и вообще проявлять как-нибудь свою любовь к нему. Она просто подошла к нему и теперь стояла, не говоря ни слова, как немая статуя, олицетворяющая дочернюю привязанность. Старика как будто нисколько не удивило и не испугало ее появление. Он давно привык подражать невозмутимости индейцев, хорошо зная, что лишь этим способом можно заслужить их уважение. Сами дикари, неожиданно увидев незнакомку в своей среде, тоже не обнаружили ни малейших признаков беспокойства. Короче говоря, прибытие Хетти при столь исключительных обстоятельствах произвело не больше эффекта, чем приближение путешественника к дверям салуна в европейской деревне. Все же несколько воинов собрались а кучку и по тем взглядам, которые они бросали на Хетти, разговаривая между собой, видно было, что именно она является предметом их беседы. Это кажущееся равнодушие вообще характерно для североамериканского индейца, но в данном случае многое следовало приписать тому особому положению, в котором находился отряд. Ирокезам были хорошо известны все силы, находившиеся в «замке», кроме Чингачгука. Поблизости не было ни другого племени, ни отряда войск, и зоркие разведчики стояли на страже вокруг озера, день и ночь наблюдая за малейшими движениями тех, кого без всякого преувеличения можно было теперь назвать осажденными.

В глубине души Хаттер был очень тронут поступком Хетти, хотя и принял его с кажущимся равнодушием. Старик припомнил кроткую мольбу, с какой она обратилась к нему, когда он покидал ковчег, и постигшая его неудача сообщила этой просьбе особый смысл, о чем он легко мог позабыть в случае успеха. Хаттер знал непоколебимую преданность своей простодушной дочери и понимал, что ею руководило совершенное бескорыстие.

— Нехорошо, Хетти, — сказал он укоризненно, имея в виду дурные последствия, грозившие самой девушке. — Это очень свирепые дикари: они никогда не прощают оскорбления, нанесенного им, и не склонны помнить оказанную им услугу.

— Скажи мне, отец, — спросила девушка, украдкой оглядываясь по сторонам, как бы опасаясь, что ее подслушают, — позволил ли вам бог совершить то жестокое дело, ради которого вы пришли сюда? Мне это надо знать, чтобы свободно говорить с индейцами.

— Тебе не следовало приходить сюда, Хетти. Эти скоты не поймут твоих чувств и намерений.

— Но все-таки чем кончилось это дело, отец? Как видно, ни тебе, ни Непоседе не удалось добыть скальпов?

— На этот счет ты можешь быть совершенно спокойна, дитя. Я схватил молодую девушку, которая пришла с тобой, но ее визг быстро привлек целую стаю диких кошек, бороться с которыми оказалось не под силу христианину. Если это может утешить тебя, то мы оба так же невинны по части скальпов, как, несомненно, останемся невинны и по части получения премий.

— Спасибо тебе за это, отец! Теперь я смело буду говорить с ирокезским вождем — совесть моя будет спокойна. Надеюсь, Непоседа тоже не успел причинить никакого вреда индейцам?

— На этот раз, Хетти, — откликнулся молодой человек, — вы попали в самую точку. Непоседе не повезло, и этим все сказано. Много видывал я шквалов на воде и на суше, но, сколько помнится, ни один из них не мог бы сравниться с тем, что налетел на нас позапрошлой ночью в обличье этих индейских горлопанов. Да что тут говорить, Хетти! Разума у вас мало, но все-таки и вы можете иметь кое-какие человеческие понятия. Теперь я вас попрошу вдуматься в наше положение. Мы со стариком Томом, вашим батюшкой, явились сюда за законной добычей, о которой говорится в прокламации губернатора.

Ничего худого мы не замышляли. Но тут на нас напали твари, больше похожие на стаю голодных волков, чем на обыкновенных дикарей, и скрутили нас обоих, словно баранов; и произошло это гораздо скорее, чем я могу рассказать вам эту историю.

— Но ведь вы теперь свободны, Гарри, — возразила Хетти, застенчиво поглядывая на молодого великана. — У вас не связаны ни руки, ни ноги.

— Нет, Хетти, руки и ноги у меня свободны, но этого мало, потому что я не могу пользоваться ими так, как мне бы хотелось. Даже у этих деревьев есть глаза и язык.

Если старик или я вздумаем тронуть хотя бы один прутик за пределами нашей тюрьмы, нас сгребут раньше, чем мы успеем пуститься наутек. Мы не сделаем и двух шагов, как четыре или пять ружейных пуль полетят за нами с предупреждением не слишком торопиться. Во всей колонии нет такой надежной кутузки. Я имел случай познакомиться на опыте с парочкой-другой тюрем и потому знаю, из какого материала они построены и что за публика их караулит.