«Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага

— Чего там, — отмахнулся старший лейтенант. — Гаубица мощная, прицел тоже неплохой. Но с десяток снарядов потратили.

— Товарищ капитан, — торопил Чистякова сержант, водитель «Виллиса». — Товарищ Лыков на полчаса машину дал. Пора возвращаться.

— Езжай, Александр, — затоптал в снег окурок Петр Тырсин. — Если что, танкисты помогут. Главное, чтобы ремонтники быстрее приезжали. Торчим тут в степи…

Но не все танкисты могли в случае столкновения с отступающими немцами помочь неполному экипажу старшего лейтенанта.

В ближней к нему «тридцатьчетверке» хотя бы проворачивалась башня и действовало орудие. Другой танк был сильно поврежден, а из двух сгоревших вытаскивали обугленные тела. Запах жженой резины смешивался с духом горелой плоти.

Сержант-шофер, привыкший на «Виллисе» возить начальство, сморщил нос и увеличил скорость.

— Стой! — толкнул его в плечо Чистяков.

Сержант затормозил и вопросительно глянул на капитана.

— Товарищ Лыков ждут!

— Подождут…

Александр вылез и подошел к «тридцатьчетверке», угодившей под взрыв фугаса. На ходу снял танкошлем. Оглядел исковерканную машину, вокруг которой темнело пятно растаявшего снега. Останки танкистов укладывали на плащ-палатки.

Некоторых разорвало на части. Предстояло идентифицировать тела. Чистяков знал по опыту, что опознать всех не удастся. Разложат то, что осталось, на равные части, завернут потуже в брезент — вечный вам покой, ребята!

— Весь экипаж? — спросил Александр.

— Все пятеро, — подтвердил младший лейтенант. — В той машине четверо уцелели, а в третьей всего один, да и тот обгорел, как свечка. Вряд ли выживет.

— Ладно, поехали мы, — не нашелся, что сказать в ответ, Чистяков. А когда машина тронулась, буркнул, глядя на недовольного шофера: — Понюхал, чем танковый бой пахнет? Набрал трофейной жратвы, ногу поставить некуда.

Александр пнул звякнувшие картонные ящики, которые не поместились в багажнике и громоздились друг на друге между сиденьями.

— Зря вы, товарищ капитан, — обидчиво поджал губы круглолицый водитель. — Вы, конечно, офицер заслуженный, в орденах. Но и я уже полтора года на фронте. Братана потерял, погиб он, а сам я ранетый в ногу снарядом прошлой осенью.

— Осколком, — машинально поправил его Чистяков. — Снаряд тебя бы, как тех танкистов, разорвал.

— Пусть осколком. Все равно кровь пролил.

— Герой! Орден тебе. Ладно, не куксись, — доставая папиросы, сказал комбат. — Закурим «беломора» На войне никому не сладко.

— Это точно, — согласился шофер, принимая папиросу. — Дорого нам этот аэродром обошелся.

— Фрицы воевать умеют. А за свою землю зубами цепляться будут.

Пока отсутствовали, на аэродроме появились неожиданные гости. Трое мужчин в полосатых лагерных робах и таких же шапочках с нашивками-номерами. Один был одет в немецкую шинель, покрытую засохшей кровью, — должно быть, снял с трупа.

Все трое были истощены, выпирали скулы, а глаза ввалились в подлобье. Чистяков уже не раз встречал узников концлагерей или тюрем. Кроме истощения, они выделялись серым неживым цветом кожи и глубоко запавшими тусклыми глазами.

Оказалось, все трое убежали из пересыльного лагеря. Двое были поляки, третий то ли норвежец, то ли швед. Поляк в шинели торопливо говорил, глотая слова и задыхаясь от возбуждения.

В их лагере последние дни шла эвакуация и одновременно массовые расстрелы. Сейчас охрана, кажется, разбежалась.

— Гонялись за нами на машинах, — рассказывал поляк. — Некоторых убили, другие спаслись.

Кто-то из танкистов принес две трофейные теплые куртки. Заключенным совали хлеб, колбасу, консервы. Налили всем троим в кружки трофейного рома.

— За победу!

— За Красную Армию!

Видимо, последние несколько дней они не видели пищи. Мужчины жевали хлеб, колбасу, но не могли проглотить еду. Проталкивали разжеванные куски пальцами в горло, давились, кашляли.

— Вы когда последний раз ели? — спросил майор. Поляк показал четыре пальца.

— Четыре дня. Может, больше.

— Им чаю вскипятить надо, а то помрут, — сказал пожилой старшина. — Заворот кишок может случиться.

— Дайте воды для начала, — вмешался Чистяков. — Не суйте куски, и правда, помрут. Ваш лагерь далеко отсюда?

Из торопливых объяснений поняли, что до лагеря километров шесть, а место называется Зеленая Гора.

— Зелена Гора, — несколько раз повторил поляк. — Клятое място.

— Там живые остались?

Все трое пожимали плечами. Наверное, остались, если немцы не добили. Возможно, кто-то сумел спрятаться.

— Швабы два дня людей стреляли, — рассказывал поляк. — Многих побили.

— А немцы, фрицы в лагере еще есть? — допытывался Лыков.

— Не знаем. Может, и есть. Большинство сбежали.

Майор Лыков отвел Чистякова в сторону.

— Возьми с собой «тридцатьчетверку» и бойцов десятка полтора. Проверь, что и как. А я в штаб сообщу, пусть пришлют особистов и врачей.

Пересыльный концлагерь представлял из себя квадрат шириной с полкилометра, огороженный двумя рядами колючей проволоки. Его спешно возвели осенью сорок четвертого года и использовали как временный пункт для содержания военнопленных и антифашистов, которых собирались эвакуировать на запад.