Зверочеловекоморок

В парк мы вошли совсем с другой стороны. Но малинник там был такой же, густо опутанный паутиной, с крупными ягодами, по которым ползали крохотные гусеницы, зеленые, как фосфор. В гуще зарослей тараторили невидимые птички, громко хлопая крылышками.

Издалека доносилась музыка. Мы подползли поближе к дому, раздвинули усеянную капельками росы траву, и нам открылся большой круглый газон перед усадьбой, которая была не такой уж золотой, как мне в первый раз показалось. Штукатурка во многих местах облупилась, а столбики крыльца сильно покосились, точно им тяжело было удерживать выцветшую треугольную крышу.

На газоне, окаймленном песчаной дорожкой, стоял стол, покрытый белой салфеткой. На столе я увидел огромный граммофон с могучей заржавелой трубой, стаканы с розовой газировкой, большую стеклянную миску, казалось наполненную водой с самого дна океана. Но это был всего лишь мед, ранний июльский мед, в который макали очищенные и разрезанные пополам огурцы.

Себастьяна опять заколотило, словно у него начинался грипп. Но задрожал он оттого, что увидел людей. Какие-то дети танцевали под глуховатую хриплую музыку, какие-то мужчины в клетчатых костюмах лакомились огурчиками с медом, какие-то дамы в длинных, то есть длиннее нынешних, платьях со множеством оборок и складочек весело переговаривались. Мне тоже стало немного не по себе, особенно когда я увидел девочку в белом, ту самую Эвуню, которую нам предстояло освободить.

Люди за столом сидели как будто в пруду, до краев наполненном чаем, но на самом деле их просто освещало закатное зарево: солнце, кажется, наконец спряталось за горизонт.

— Руки вверх! — услышали мы за собой властный голос. — Не шевелиться, буду стрелять!

Я осторожно повернул голову. Над нами, целясь из отливающей синевой мелкокалиберки, стоял Терп, тот самый мальчик в бриджах, и улыбался злобной улыбкой.

— Ну вот, глянули одним глазком, — шепнул я Себастьяну.

Но пес-изобретатель только состроил дурацкую мину и стал похож на обыкновенную недалекую собаку, беспрекословно слушающуюся своего хозяина. Поодаль в кустах малины стоял серебристый старичок и тоже улыбался, но добродушно и снисходительно.

— От и попались, — протяжно запел он. — Я ж говорил, попадутся.

— Встать, — приказал Терп и со скрежетом дослал патрон.

Я поднялся с мокрой травы. Себастьян, продолжая прикидываться дурачком, моргал своими выпуклыми глазами.

— А сявка тоже хитрющая, — опять заговорил серебристый старец. — Она и по-людски умеет.

— Встать! — повторил Терп. Себастьян со стоном вскочил.

И тут из-за стола с медом и граммофоном вышла и направилась к нам высокая дама с ярким зонтиком.

— В чем дело, Терп? — крикнула она. — Кто к нам пришел? Может быть, с почты? Телеграмма от папы?

— Нет, бродяги какие-то. Придется их поучить уму-разуму, — ответил мальчик в бриджах.

— Это что за маскарад? — удивилась мама Терпа. — Кто его так нарядил? Нездешний, наверно.

— Небось дачники, сударыня. Я их уже раз прогнал, — запел улыбающийся старикан.

— Постоянно здесь ошиваются, — добавил Терп. — Верно, высматривают, где что плохо лежит.

— Ты знаешь, зачем мы сюда приходим, — вдруг сказал я не своим голосом. — Прекрасно знаешь.

Он неестественно и как-то визгливо рассмеялся:

— Видите, мама, какие наглые. Нет, сегодня я им не спущу. Константий, принеси перчатки.

Старик почесал за ухом, поросшим, точно мхом, седыми волосками.

— Рукавицы кожаные, что ль? — нараспев спросил он.

— Да. Только быстро.

Граммофон умолк, кое-кто из гостей с любопытством на нас уставился. Откуда-то из кустов выкатился несчастный Цыпа на подкашивающихся ногах. Несколько раз вульгарно икнув, он медленно, с трудом поднял бельма, закрывавшие мутные глазенки. Клюв его, конечно же, был облеплен зернами размокшего ячменя.

— Терп, детка, я не разрешаю, — истерически взвизгнула высокая дама с зонтиком.

— Не бойтесь, мама, — тихо сказал Терп, а у меня по спине забегали мурашки.

— Откуда в тебе столько жестокости, детка? В кого ты такой? Сейчас же их отпусти.

— Нет уж, на этот раз они так легко не отделаются, — неторопливо, словно смакуя каждый слог, проговорил Терп.

Нас окружили гости, тихонько спрашивая, что происходит. За их спинами я вдруг увидел Эву. Ладони ее были прижаты к щекам; казалось, она плачет. Но, когда наши взгляды встретились, попыталась улыбнуться, а потом подняла руку с растопыренными пальцами, сжала их и снова разжала, будто прощалась со мной или робко о чем-то просила.

Тут появился Константий; на согнутом локте у него болтались две пары боксерских перчаток.

— От и принес дачникам гостинец, — пропел он с добродушной улыбкой; это, по-видимому, означало, что он прибыл с подарком для нас, то есть для меня и для Себастьяна, который продолжал прикидываться самым тупым представителем семейства догов.

— Оу, мэтч, — по-английски удивился один из гостей и пошевелил тоненькими, как брови, усиками над верхней губой.

Терп бросил мне одну пару. Перчатки упали на островок почерневшего клевера у моих ног.