Зверочеловекоморок

Началась знакомая ограда. Мы перелезли через нее.

— О боже, — шепнула Эва. — Мне опять страшно.

— Может, плюнем на этот камень, — тихо сказал я.

— Нет! Ни за что! — Она крикнула так громко, что пришлось зажать ей рот. — Я вас очень прошу.

И с каким-то отчаянием поцеловала мой мизинец. Мне стало неловко. — Сзади войдем, Себастьян? — спросил я.

— Угу, — буркнул он и направился к черной громаде дома, в котором не светилось ни одного окна.

Я смахнул прицепившиеся к одежде клубки паутины, стряхнул ползавших по спине гусениц и жучков.

— Ох, только бы Терп не проснулся. Дайте руку. Я ужасно боюсь, наверно, сейчас умру со страху.

Она судорожно схватила меня за руку. И тут я увидел на кустах одичавшей сирени какой-то колеблющийся отблеск и невольно замедлил шаг. Себастьян уже плюхнулся в траву.

— Внимание! Прячьтесь, — скомандовал он. Притаившись в чахлом бурьяне, мы смотрели, как из-за угла дома выплывает фонарь — закопченная лампа, какими раньше пользовались в конюшнях. Под лампой маячили белые ноги, такие белые, что у меня вдруг мелькнула мысль, не покойник ли это, и по спине побежали мурашки.

Позади нас кто-то тяжело шлепнулся на землю, ломая хворост. Потом послышалось шуршание: казалось, невидимка прутиком царапает кору. Кто же это за нами шпионит? — едва успел подумать я, как фонарь приблизился к зарослям сорняков. В тишине раздался сладкий, певучий голос старичка Константия:

— Какой бес вас по ночам носит, а?

Мы молча забились еще глубже в бурьян.

— Не прячьтесь, аманы, я вас с сеновала видел.

— Это не мы, — глупо пискнула Эва.

— Эх, барышня, некрасиво-то как, — запел Константий. — Шляетесь по ночам неведомо с кем. Может, они просто жулики, охламоны.

— Выбирайте слова, — сердито сказал Себастьян, поднимаясь с земли. — Мы здесь жили на даче.

— Да, да, — добавил я. — Зашли попрощаться. Мы уезжаем. Навсегда.

— Это ночью-то? Ой нехорошо, барышня. Вы ж еще молоденькая.

— Ты никому не скажешь, правда, Константий, никому-преникому? — захлебывалась Эва. — Не проболтаешься, что они меня проводили домой после прогулки?

Серебристый старец прикрутил в лампе фитиль. В желтоватом свете он немного смахивал на доброго дедушку, который вот-вот начнет рассказывать сказку.

— А они обещались Винцуся отыскать и письмецо привезти.

— Мы нашли, — быстро сказал я, хотя ужасно не люблю врать. — Мы уже знаем, что ваш Винцусь делает.

— Ну и как он, хорошо живет?

— Он начальник моего хозяина, а хозяин тоже большая шишка, — пришел мне на помощь Себастьян.

— Экая хитрющая сявка, — умилился Константий.

— Хорошо живет ваш внук, — добавил я. — Даже людей иногда изводит.

— По злобе или зазря навряд ли, — неуверенно сказал серебряный Константий. — Коли изводит, значит, любя. Он всякому добра желает, вот иной раз и нажмет, чтоб ему добром платили. Важный, говоришь, начальник?

— Жутко важный. Вот управится с неотложными делами и сразу за вами приедет, — убежденно ответил я.

— Ладно, так уж и быть, не скажу панычу, что вы по ночам колобродите.

— Спокойной ночи. Мы навсегда уезжаем. Только проводим барышню до крылечка.

— Но сявка чтоб не брехала. Упаси бог. Весь дом спит.

— Мы тихонько, как мышки. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

И пошел куда-то в сторону хозяйственных построек, может на ту пивоварню, которой мы еще ни разу не видели. Фонарь мерно раскачивался, вырывая из темноты островки травы, мокрые от росы ветки и босые ноги Константия.

— Не будем терять время, — в третий раз за эту ночь повторил Себастьян. — Вы помните, где его искать?

— Конечно. Я весь дом наизусть знаю. Не могла спать, когда болела, и целыми ночами бродила по комнатам.

Мы бегом бросились на зады усадьбы, к знакомой веранде с выбитыми окошечками. То ли жук, то ли большая навозная муха, словом, какое-то крупное насекомое с жужжанием, шурша жесткими крылышками, билось об остатки стекла. Под ногами застонали прогнившие доски.

Внезапно кто-то метнулся из зарослей за угол дома. Казалось, темная полоса ночной тени упала на росистую траву. Мы в испуге замерли. Себастьян мотнул головой, приказывая нам подождать, сам же направился к выщербленной дощатой резной балюстраде.

За углом притаилась Феля. Тряся головой и подвывая на диво тоненьким голоском, она лихорадочно рыла передними лапами землю.

— Феля не советует заходить в дом, — сказал Себастьян, выслушав ее сбивчивый рассказ.

— Это она все время кралась рядом?

— Нет. Она за нас.

— Умоляю вас, заклинаю, — задыхаясь, шептала Эва. — Не слушайте вы эту глупую старуху. Отец Терпа приютил ее из жалости, когда ее выгнали из цирка. Она там уже никого не могла напугать. У нее нет ни одного зуба. Полное ничтожество.

Говоря это, Эва снова судорожно вцепилась в мою руку. Теперь я уже различал ее глаза необычного разреза: как будто вдоль, а не поперек лица.

— Себастьян, — понизив голос, сказал я, — раз уж мы решились…

— Сам не знаю, старик, — неуверенно пробормотал он.

И тогда я дернул ржавую дверную ручку, похожую на скелет птичьего крыла. Дверь со вздохом подалась. Повеяло теплым запахом зерна, словно бы из кладовки, заваленной мешками с рожью.