Зверское убийство. Тайна Люка Эббота

— Но деньги — это то, ради чего все затевается. — Марка охватило чувство безнадежности. Это был не первый разговор на эту тему, и Марк устало молился в душе, чтобы он оказался последним. — За неделю я продал три антикварных вещи на общую сумму менее чем пятьдесят фунтов, а с приходом зимы дела пойдут только хуже. Ты, конечно, можешь и дальше тешиться, воображая себя помещицей, но у нас в банке на счетах нет уже денег для того, чтобы выкупить первый заклад, тем более — второй. Как только наш капитал упадет ниже этого уровня, управляющий банком начнет придерживать мои чеки.

— Марк! — ужас ее был неподделен.

— Я же не сказал, что он станет аннулировать счета, хотя и до этого недалеко. Но чеки будут проходить с трудом. Нянчиться с нами он не станет. Я же всегда мечтал нянчиться с собственными детьми.

— Но ты даже не женат.

— В этом нет моей вины: ты ведь не одобрила ни одной из моих девушек. Ты способна напугать любую…

Его мать моментально вышла из себя:

— Но и ты ведь не привел в дом ни одной приличной девушки, — так что же я могу поделать?! Я не понимаю, зачем я отдавала тебя в такие дорогостоящие школы; в тебе они не воспитали никакого вкуса, не внушили уважения к традиционным ценностям. А мужчина твоего положения…

— У меня нет никакого «положения», мама! Никакого, кроме полурабского, вызванного растущей тяжестью непомерных расходов в этом доме, — с упреком ответил Марк. — Если бы не сумасшедшее завещание отца, написанное в то время, когда я был ребенком…

— Так ты до сих пор ребенок! — набросилась на него мать. — У тебя нездоровая тяга к блестящим игрушкам. Последняя потаскушка кажется тебе принцессой.

— Дженифер Имс вряд ли можно назвать потаскушкой.

Внезапно мать смутилась:

— Так, значит, теперь ты подумываешь о ней? Об этой? Я-то думала…

Он вспылил:

— Так что? Что ты думала?

Мать отвернулась:

— Слухами земля полнится. Нельзя быть совершенно вне контакта с людьми.

— Я ничего не слышал и ничего не знаю, — отрезал он. — Будь добра, выражайся конкретнее.

Она собралась было сказать что-то, но передумала:

— Нет, дорогой, мне не нужно было говорить. У мальчиков свои игрушки. Я просто думала, что у тебя с Дженифер Имс все кончено.

По всей видимости, в последней фразе заложен был вопрос.

Он сжал кулаки.

— Мы с ней оба — занятые люди. И то, что мы не видимся, ничего не значит. Ее профессиональная жизнь…

Мать фыркнула:

— Копаться во внутренностях незнакомых мужчин — вряд ли приличная профессия для леди.

— Бог мой! Ты невозможна, мама! Ты нарочно пребываешь в своих допотопных представлениях, дабы создать себе определенный имидж, — или они плод твоего невежества?

Она предпочла игнорировать выпад.

— Что же касается ее семьи — вряд ли они люди нашего круга. Ее отец, полагаю, бросил службу, чтобы «найти себя», и теперь малюет второсортные картины где-нибудь в рыбацкой деревушке…

— Ее отец — прекрасный живописец, пейзажист; живет в Сен-Айв и является членом Королевской Академии живописи.

Она не слушала:

— …а ее мать — сочинительница или что-то в этом роде. Наверняка вся в сандалиях и бусинках, вроде этих хиппи, что толкутся в торговом центре. — Она внимательно посмотрела на Марка, чтобы удостовериться, что ее колкости достигли своей цели, и была разочарована, когда увидела на его лице выражение терпеливого несогласия. Нужно было менять тактику. — Впрочем, ее тетушка — член церковного комитета, мы работаем вместе. До замужества она была Дебенхэм. Я нахожу ее приличной женщиной, хотя и несколько странной, как все Дебенхэмы. Но ее дядя! — Гнев в ней одержал верх, как часто бывало. — Ужасный человек! Ужасный!

Марк, наконец, разжал рот:

— Ужасный — потому, что поведал тебе некоторые простые истины…

— Не будь глупцом.

— Ты хотела бы, чтобы я женился на какой-нибудь ужасной дуре из так называемой хорошей семьи, которая будет вечно пищать вокруг меня, указывая, что мне сказать и какой вилкой пользоваться. Так знай: я не желаю. Это было бы моей полной капитуляцией. Да и, честно говоря, одной тебя уже достаточно, черт возьми. Мне же нужна сильная, краснощекая деревенская девица, которая не боится запачкать руки в грязи.

Его мать, маленькая, тщательно и дорого одетая женщина с завитыми седыми волосами и трясущимися руками, поежилась.

Марк готов был ударить ее — и сделал бы это, если бы только это возымело эффект, если бы только он сумел пробиться через стену глупой фантазии, которой она отгородилась от мира. В свои пятьдесят шесть лет Мейбл Пикок Тобмэн держала стоическую оборону против Времени, которое одолевало ее тело, разум и образ жизни.