Звезда Аделаида - 1

нас… ", а, напротив, долгая, несчастная жизнь отдельно взятому волшебнику с когда-то непомерными амбициями, дурным, язвительным характером и странной внешностью, теперь же только и мечтающему, что о вечной любви до гроба. Пусть и любви даже с другим мужчиной, да, пусть это будет обязательно он, уже в своём времени - сиятельному графу Северусу Ориусу Снейпу. И, если любовь та, будущая, состоится, то и возвращаться в «своё» время не так уж и страшно, но… Как забыть эту, первую любовь?

Невозможно передать страдания Северуса, терзавшие его время от времени, пока не забывался он в объятиях Квотриуса, по поводу обязательного расставания с возлюбленным - простым магглом, которому хватило двух половых актов с волшебником и пары заклинаний, пущенных в него, чтобы самому стать таким же магом.

Но каким же потенциально сильным!

Вот и сейчас, после привала, стремясь в дальний путь, он думал всё о нём же, о Квотриусе, и об их отношениях, заходящих, кажется, в тупик - ведь всё, что между ними было, этот… секс… Что ж, он был обязателен для инициации будущего мага. Квотриус стал Посвящённым, как сказали бы алхимики, из Посвящаемого. И плевать, в конце концов, что эта любовь - первая и единственная, что никогда не найти ему, Севу, полноценной замены возлюбленному «младшему брату».

И пусть не будет между ним и Квотриусом более ничего, ведь незачем завязывать Гордиев узел, напротив, его надо развязать, а так как это невозможно, то разрубить.

______________________________________

* день пути (лат.) - мера расстояния, равна двадцати восьми километрам

Глава 24.

Квотриус отчаянно не понимал поведения Северуса - то он откровенно заигрывал с младшим братом на первом привале, на втором же, вечернем, хотя ещё не стемнело, но сумерки уже надвигались, явно сторонился ничтожного грязнокровки.

Путь от первого привала до второго был достаточно спокоен, только единожды, разумеется, около самого опасного места - леса, который они объезжали по тряской луговине на полном скаку, дабы миновать скорее, на них напали из-за деревьев меткие лучники какого-то варварского племени. Но квадриги неслись с такой скоростью, а солдаты защищены бронёй так хорошо, что на втором привале, рыская по округе в поисках воды, несколько затянувшихся, все только и обсуждали неловкость и недалёкость дикарей. Больше говорить пока было не о чем, и легионеры, уже подуставшие от тряской езды по бездорожью и стояния весь день на ногах, теперь ходили, разбившись на пятёрки и ища хоть какой-нибудь чистый источник, а лучше - реку.

Все уже забыли от усталости об утопленнике, только его близкие друзья ещё горевали потому, что пропало тело.

Это значило, что нельзя заключить привезённый обратно в Вериум, легионер был из тамошней казармы, прах мертвеца, собранный в его воинский плащ, чтобы упокоился бы он в специально заказанной родственниками из самого Лондиниума красивой погребальной урне. А уж коли прах не позволяет обычай возить с собой, кроме, как в походе, а не в мирной жизни, то на урны с заключённым в них прахом обычай не распространялся.

Вот почему эти солдаты, как раз составившие четвёрку, уже переговариваясь на тему: «А кто из нас был более достоин отвезти урну с прахом Сципиона Лагитуса Вегоруса в Лондиниум, а заодно и город, такой громадный, вновь посетить?», не обращали особого внимания на последнего в из пятёрке. А вот зря…

Пятым был этот странный наследник и, поговаривают, несмотря на свои ранние лета, уже Господин дома полководца Снепиуса, ничем, кроме, пожалуй, носа, да и то - более тонкого и изящного, чем у отца, не походящего на военачальника, да был он ещё и в штанах, и в необычного покроя тунике, облегавшей тело без единой складки, украшенной множеством мелких, тёмных, круглых, простеньких на вид, а не завитых, с каменьями посредине, фибул. Он был молчаливым, печальным, хилым и очень бледным молодым мужчиною с пустыми, страшными, словно бы, мёртвыми, чёрными, но не как у дикаря или полукровки какого, глазищами. А ещё его голову окутывали неромейские иссиня-чёрные, не подстриженные кружком волосы, волнистой, а местами кудрявой гривой спускавшиеся до плеч.

Оружие его и смешило, и, почему-то, вгоняло в ужас, граничащий с паническим, но приходил этот ужас не сразу, а постепенно. У этого щуплого молчуна был трёхгранный, тонкий и гибкий, как язык змеи, ещё длиннее, чем у варваров, меч - а уж куда длиннее-то! Он был подстать хиляку - много тоньше спаты легионеров, которая немного короче варварских мечей. Но орудуют солдаты и спатами, и короткими гладиусами будь здоров, да помри скорее! А в левой руке у чёрного человека с бледным, как у ламии, лицом - обычная на вид полированная деревянная палочка - вот она-то и внушала ужас, хотя такой тонкой палочкой если только глаз дикарю выколоть, на большее-то её и не хватит. Игрушка, что ли? Но куда ему, этому Снепиусу Северусу, в его-то двадцать восемь - тридцать играть! Значит, оружие ещё одно, тоже невиданное.