Вот и… таким, уродом, меня саделали в децве на патребу тогдашнему любимому Господину дома Снепиусу Малефицию да развесёлой ноложнице своей Нывх`э, коя, съездив куда-то пат старость лет, на север, в горы, просила всех рабов и даже домочадцев - вот ноглющая! - называть её нездешним, верно, выдуманным именем «Нина». Мне бы это ничего ровным щётом не стоило - падумаишь - Нывх`э, Нина, кокая разница мне-то. Однако не называл я её иминем прасимым, веть и у рабов есть собствиная гордость, не захотел я плясать по дудку её женсково, а, значит, глупого, нипалнаценаго желания. Не очинно-то жаловал я Нывх`э и до, и посли смерти не жалую. Пускай, как учил меня мой истинный Гаспадин Снепиус Малефиций, бродит её душа в печальном, бистилеснам, одинокам царстве мёртвых. Мне-то ещё нескоро туда собираться. А так - Нывх`э, Нина - у всех рабов была на слуху, все старались угадить ей получше, кухонные рабы откармливали её по приказу Господина белым мясом кур, и съедала она, бывалоча, по шесть-семь грудок. От и сожрала всех цыплят аткормлиных и даже кур-нисушек. Вот каковой почёт оказывался простой рабыне. Я, может, павыше её занимал положение пред Гаспадами теми. А вот Снепиус Малефиций мне отец истинный и единый, иба никто ни трогал больше мать мою, и полан гордасти я от этого знания важного.
Любил он очинно, когда я смишил его и гастей многех на пирах и распивал перед всеми умилитильно тониньким голоском песни зазорные, кои молодёжью бесстыжиий поються молодым супругам пред нощью их перваю. А я ж савсем малиньким был, ну, ни знаю, годочков сими, как давно пакойная матушка говаревала. Вот, чтобы голосок ни ломался в возрасте становления мужчиною, как, говарил мне мой Гаспадин мой и батюшка, завсегда бывает с мальчиками, миня и сделали… таким - уродом акаянным да багами забытым.