Звезда бегущая

Но он жил с женой уже четырнадцать лет, знал, что так просто слово она не скажет, и, поразмыслив, купил билеты на американский балет на льду в Лужники и на французскую эстраду в киноконцертный зал «Октябрь». И когда жена оделась в свое лучшее вязаное, горчичного цвета платье, красиво обтягивавшее ее фигуру, а он сам — в кожаный мягкий пиджак, который она купила ему как-то с рук, а он его почти и не вынимал из шкафа, да когда они разделись в гардеробе и пошли под руку по фойе, сверкающе отражаясь в зеркалах с ног до головы, ему это неожиданно весьма все понравилось, и он даже укорил себя, что раньше, привыкнув еще в молодости беречь копейку, не ходили вот так-то: торжественно себя чувствовал, приподнято, как на празднике, или будто тебя на торжественном заседании в честь 7 Ноября в президиум выдвинули. И приятно ему было, на виду у многих людей, глядящих на них, как и они сами глядели да оглядывали, идти с женой: Люся у него была высокая, туготелая, с румяным крепкощеким лицом, мыла волосы ромашкой, и они у нее имели совершенно соломенный цвет.

Американцы, гоняя по льду, стреляли из пистолетов, ездили с какими-то надетыми на голову кочанами, сталкивались нарочно и падали, а один кочан с юбочкой выбежал со льда, побежал по лестнице, сел на колени мужчине на крайнем сиденье, обнял его и поболтал, будто бы от чрезвычайной радости, в воздухе ногами. До Пахомовой с Горшковым, в общем, далеко было. И Гаврилов уж пожалел, что купил билеты подряд, с несколькими всего днями в промежуток, однако, французы вознаградили за все: так пели, так играли — ноги сами собой подпрыгивали. Жена хлопала в ладоши, будто они были казенные, смеялась исковерканной русской речи французов до икоты, и, поглядывая на нее, сам донельзя довольный, Гаврилов думал о том, что Люся, как всегда, права — скучно они, в самом деле, живут: телевизор все да телевизор, ну по грибы летом сползают раз-другой, и все, все развлечения. Это от прежних времен осталось; Надька малой была, придешь с работы, туда-сюда с ней — и все, ночь уж, да денег не хватало — он левую работу все прихватывал, Люся на полторы ставки все бегала, уколы делала… а теперь что, теперь живем, хлебай не хочу — вот же она, жизнь, какая…

И когда через две недели культорг в цехе предложил Гаврилову как начальнику участка самые лучшие билеты на польскую эстраду, Гаврилов их тут же, не раздумывая, взял и целый день, пока работал — проверял в своей конторке поступившую документацию, ходил по участку между станками, сидел на совещании у начальника цеха, — чувствовал себя словно именинником, и билеты, лежавшие во внутреннем кармане поношенного рабочего пиджака, будто грели его.

Жена идти на концерт отказалась.

— Да ну что это, — сказала она, пряча глаза от Гаврилова, — недавно только ходили, что опять-то.

— Да ты что! — не поверил своим ушам Гаврилов. — То ж другое. То ж французы были, а это поляки — разница же!

— Да уж разница, — так же все не глядя на Гаврилова, пожала плечами жена. — Те французы, эти поляки, а музыка одна — что у тех, что у этих. Опухнешь каждую неделю ходить на них.

— Ну, ты!.. — только и смог выговорить Гаврилов. Ему от негодования перехватило горло. — А для кого же я эти билеты, извини, доставал? — закричал он, когда горло ему отпустило, размахивая в воздухе сложенной пополам синей бумажной полоской. — Я для себя, что ли?! Мне это, да, жить скучно стало, на «мадемуазелей» да «боев» потянуло?! Что ты со мной делаешь, а?

— Тише ты, тише! — испуганно заоглядывалась на дверь жена. Они были на кухне, а рядом, за стенкой, в комнате сидела, делала уроки дочь. Как и всякие прожившие столько лет вместе супруги, Гаврилов с женой, случалось, ругались, повышая друг на друга голос, но при дочери никогда этого не делали, укрепляли себя: девочка все-таки, несмышленыш — мало ли как все это осядет в ней.

— Тише, да, я — тише! — сдавленным голосом сказал Гаврилов, подошел к двери и с силой захлопнул ее, так что зазвенело вставленное в середину стекло. — Я — тише. А ты мне, понимаешь ли, тут устраивать будешь… тебе можно!

Жена достала его со своего места руками, положила их ему на плечи и, вся наклонившись вперед, потянула к себе.

— Обиделся, — сказала она, с любовью заглядывая ему в глаза. — Ну что ты обиделся, Петушок? На что обижаться-то? Ну не так я сказала — так подумаешь! А билеты я тебя что, заставляла покупать разве?

— Нет, не заставляла, — размякая от ее ласки и виноватясь уже перед ней тоном за свой крик, сказал Гаврилов. Характер у него был податливый — не мягкий, но без железной крутой твердости, и легко обминался чужой волей. — А только я для тебя делал… ты ж говорила…

— А чего ж ты именно на концерты решил? — посмеиваясь, спросила жена.

— А куда еще? — недоуменно вскинул брови Гаврилов. — В кино, ты говоришь, — потребление, не устраивает тебя…