Звезда бегущая

У Воробьева, как она вышла, сделалось напряженное, замкнутое, высокомерное лицо. Казалось, оно говорило: вы все ее не любите, ваше дело, бог с вами, но только попробуйте тронуть ее!

Кошечкина увидела корреспондента.

— Володя! — замахала она ему, сходя с крыльца. Киномеханик закрыл фургон и пошел следом за отцом мальчика к клубу, а корреспондент все топтался у фургона, похоже, он не знал, что ему делать, оказавшись так неожиданно на виду у всех. — Володя! — снова позвала Кошечкина. — Мы на лодке! Идемте с нами.

Корреспондент там у фургона задергался. Кодзев видел: он и хочет подойти, и не может, не идут ноги.

— Нет, — крикнул он наконец, оставшись на месте. — Спасибо! Я уезжаю сегодня. Вот, — показал он на кинопередвижку.

— А! — протянула Кошечкина и пошла к нему. — До свидания тогда, если уже не увидимся. Спасибо вам, Володя, за вчерашнюю прогулку. — Она подошла к нему, подала руку и что-то еще говорила то недолгое мгновение, что он держал ее руку в своей, но слышно их уже не было.

— Леня! — позвала она затем Воробьева. — Подойди, Володя тебе объяснит, куда весла потом отнести.

«Однако, — изумленно подумалось Кодзеву. — Никакого смущения, ни малейшего! Этот хоть устыдился, исчез неизвестно куда и уезжает раньше, чем собирался, а этой — да хоть глаз выколи!»

Корреспондент объяснил Воробьеву, где он брал весла, и Кошечкина с Воробьевым пошли через площадь к реке.

— Вот, Дашниани, учись жизни! — сказала Лиля с крыльца, кивая им вслед. — А то помрешь дураком.

— Помереть дураком не беда, — отозвался Дашниани. — Главное, чтоб не дураком жить, Лилечка.

Они снова разговаривали друг с другом точно так, как всегда: она — ослепительно улыбаясь, он — со снисходительно-уничижительной ухмылкой; и тени вчерашнего не было в их обращении друг с другом. Кодзева как ударило: а может, у них камуфляж все это? Кошечкина не таится, а Дашниани с Лилей… Хотя что тут камуфлировать. Все на виду, не спрятать ничего, сколько ни маскируйся.

— Между прочим, надо в столовую, — торопливо сказал он, чтобы не дать Дашниани с Лилей продолжить. — Она до восьми сегодня. Так что давайте. — Бросил надоевшую сигарету на землю, в целое лежбище набросанных сегодня мужиками с крыльца окурков и затоптал ее. — Накормлю вас — и на сегодня обязанности свои складываю. Дальше кто что хочет, то и делает.

— Санечка, а в кино можно будет? — спросила Лиля тоном примерной ученицы.

Кодзев показал ей рукой: погоди! — он сообразил, что надо напомнить об ужине и Воробьеву с Кошечкиной.

— Леня! — сложил он руки рупором. И, когда они обернулись, крикнул: — В столовую! До восьми часов!

— Тебе, Лилечка, вредно в кино на современные фильмы ходить, — уловил слух голос Дашниани. — Они нравственные все очень, они на тебя дурное влияние окажут.

Да черт побери, никак удержаться не может. А ведь мужик! Воробьев вдалеке что-то спросил Кошечкину, она ответила, и он отрицательно помахал рукой.

Ладно, это уже их дело. Они все время отдельно.

Кодзев взял Дашниани под руку и повлек с собой.

— Данечка! — сказал он, нарочно так его называя, как называла вчера Лиля. — Милый мой, сколько можно? Что тебе от Лили надо, что ты ее терзаешь?

Дашниани некоторое время шел рядом молча. Потом высвободил руку. И поглядел на Кодзева сбоку каким-то странным взглядом.

— А я не должен, да?

— Ну ты ж мужчина!

Дашниани все глядел тем же странным, то ли удивленным, то ли обескураженным взглядом.

— А ты что, Саша, считаешь: мужчина, так он порядочным человеком не может быть?

— Причем здесь порядочным? Выдержанным, Юра! Выдержанным!

Дашниани захохотал, потрясываясь всем своим крупным, большим телом. И теперь он взял Кодзева под руку.

— Ай, Саша! Ай, Саша! Так ты вон что! А я-то подумал… — Смех его оборвался как-то уж больно разом. — Я тебе, знаешь, — сказал он, — о своем товарище расскажу. Я тебе тут начинал, помню. Недоговорил.

Столовая стояла пустой, никого, кроме самой буфетчицы; буфетчица быстро покидала на стойку все, что могла подать, и так же быстро поужинали и вновь вышли на улицу.

Солнце едва коснулось нижним своим краем кромки леса — но это было так отсюда, сверху, а внизу, у реки, оно скрылось уже совсем, река от берега до берега вся находилась в тени, утратила оживлявший ее блеск и, казалось, овраждебнела к человеку, затаилась в угрюмо-холодной злобе к нему.

Кодзев с Дашниани спустились к реке боковой улочкой, всюду по берегу валялись бревна, и они сели на одно, лежавшее совсем у воды. Вблизи река, с нежным, едва слышным поуркиванием толкавшаяся в подмытый обрывчик, не была ни враждебной, ни угрюмой. Вдалеке, вверх по течению, на излучине, собираясь исчезнуть за ней, игрушечно темнела лодка с Воробьевым и Кошечкиной.

— Ну? — сказал Кодзев. — Давай о своем товарище. Это который летчик? Жену наказывал, сцену ему за стюардессу устроила, год к ней не притрагивался?