Звезда Даугрема

А метель все выла и бесновалась. Все чаще Зезва был вынужден останавливаться, чтобы дать себе отдых. Усилился мороз, долгие передышки делать нельзя, иначе они рискуют замерзнуть насмерть. Но теплый, как печка, мхеценыш постоянно и удивительно бодро порыкивал, елозя на груди Зезвы, словно пытаясь поддержать своего нового друга. И Ныряльщик снова и снова поднимался, двигался вперед. Но куда он шел, может, прямо в руки ыгам! А когда до их слуха снова донеслись лающие выкрики, мрачные предчувствия Зезвы окончательно подтвердились. Со всех сторон зазвучали голоса, звон оружия. Зезва обреченно остановился, оперся о меч, отдышался и стал ждать. Но Медвежонок не собирался пока вступать в последний бой. Малыш резко заворочался, ткнул человека коленкой. Прищурившись, Зезва заметил узкий и длинный овраг, сразу за несколькими плотно растущими елями. Недолго думая, он направился туда. И вовремя, потому что метель стала стихать.

Спрятавшись среди веток, Зезва осторожно вытащил голову и принялся осматриваться. Так, Большой Хребет по левую руку. Значит…значит, он шел правильно. Вроде бы. Ныряльщик нащупал на поясе флягу с вином. Замерзло, курвин корень! Стащил зубами перчатку, согрел теплом ладони горсть снега, и, когда снежинки начали неохотно таять, предложил Медвежонку. Малыш с удовольствием пожевал снега и хотел что-то ухнуть, но человек сделал страшные глаза, приложив пальцы к потрескавшимся губам. Мхеценыш озадачено нахмурился. Зезва порылся в карманах, достал кусок затвердевшего хлеба. И едва не остался без пальцев, потому что Медвежонок буквально вырвал зубами еду из его руки. С улыбкой прислушивался Зезва к сосредоточенному чавканью, вперемешку с удовлетворенным рычанием.

Метель почти полностью прекратилась, лишь жалкие остатки недавней злобной пурги лениво летали в морозном воздухе. Вокруг окончательно прояснилось, и Ныряльщик погрузился в мучительные размышления по дальнейшим действиям. Ыги тоже утихли, возможно, это был отряд, быстро проследовавший мимо оврага. Зезва несколько приободрился. Они немного выждут, посидят в овражке, а затем можно осторожно выдвигаться на исходные позиции, как сказал бы тевад Мурман. Как ты там, обжора усатый? Зезва улыбнулся.

Но этим разумным планам пока не суждено было сбыться, потому что хруст снега и приглушенные голоса снова донеслись до слуха Зезвы. А когда он понял, что источник звука находится в том самом овраге, где они прятались, отчаяние завладело всем его существом. Он ранен и едва жив от усталости. И с ребенком на руках…

Вот они. Зезва стиснул зубы. Лучники, лучники! Что они делают? Переговариваются, а один из ыгов, черноглазый, с огромной рыжей бородой и жестким, властным взглядом, показывает рукой вперед. Ныряльщик сдержал ругательство. Следы, они заметили его следы! Метель стихла, и снег еще не запорошил их.

Скрип снега раздался так близко, что Зезва замер на месте, прижимая мхеценыша к груди. Медленно, очень медленно он повернул голову на источник шума. Курвин корень.

Человек в монашеском плаще прошел так близко, что было слышно его прерывистое дыхание. Низко опущенный капюшон закрывал лицо, и сколько Зезва не старался, увидеть лицо так и не сумел.

Ыги молча ждали, пока человек в одежде монаха подойдет поближе. Рыжебородый стоял подбоченившись, с кривой усмешкой на губах. Монах остановился, в десяти или двенадцати шагах от места, где прятались Зезва и Медвежонок.

Бородач сплюнул в снег, быстрыми шагами приблизился к застывшему монаху, резко остановился и заговорил, время от времени взмахивая руками. Зезва простонал про себя: ыговский диалект был почти недоступен для его понимания, он лишь мог уловить знакомые слова, общие для душевного языка и аыга. «Кеманы», «Даугрем», «стены», «крепость»… Но смысл фраз ускользал от затаившего дыхание Ныряльщика.

Рыжебородый умолк, вопросительно уставившись на собеседника. Тот опустил капюшон еще ниже и тихо заговорил, изредка дергая правой рукой. Зезва вздрогнул. Он уже слышал этот голос… Или ему кажется? Долго и мучительно прислушиваясь, Ныряльщик пришел к выводу, аыг — не родной язык человека в монашеском плаще… Эх, вот бы рядом был отец Кондрат! Инок перевел бы этот диалог с множеством глухих, щелкающих звуков, характерных для душевных и ыговских диалектов.