Звезда. Двое в степи. Сердце друга. Рассказы

Они закурили. Огонек спички осветил лицо Вытягова, спокойное и доброе.

— И долго мы здесь просидим, в этой мокрети? — спросил он.

— Про то знают бог и Верховный Главнокомандующий.

— Это верно.

— А что? Трудновато?

— Как сказать… Надоело.

— Война не тетка. Ложись спать, сержант. Надо выспаться.

— А на море лучше воевать, чем на суше, товарищ капитан?

— Смотря какая суша. Тут воды столько, что и сушей не назовешь.

— Хе-хе… Верно.

— Это кто там хихикает?

— Это я. Корзинкин.

— А-а, санинструктор!.. И ты не спишь?

— Да вот не сплю. Мы тут с Файзуллиным рассуждаем.

— Ты тоже здесь, Файзуллин? Нехорошо. Комсорг, а показываешь такой пример…

— Комсоргу спать не положено, товарищ капитан.

— Да ладно с твоей политграмотой. Про что же вы рассуждали?

Последовал смущенный ответ:

— Про жизнь, в общем. Про то, как дальше будем жить, после войны то есть.

— Далеко вперед загадываешь.

— Вот Файзуллин, к примеру, желает поступить в рыбный институт.

— Техникум, — поправил Файзуллин.

— Ну да. Он говорит, что у них в Казани…

— У них в Казани пироги с глазами. Ложитесь спать. Прошу вас, как братьев, прошу. Куда это годится?

Покачивая головой и усмехаясь в темноте, Акимов пошел по направлению к батальонной кухне. Она помещалась в одном из боковых тупичков большого оврага. Тут было тепло и светло от огня. Повар Макарычев отдал рапорт. Лицо его лоснилось и выражало спокойное довольство.

— Чего на завтрак готовите? — спросил Акимов.

— Пшеничный концентрат.

— А мясо есть?

— Мяса не клал. А что? Класть?

— Клади.

— Мы уже, товарищ капитан, по мясу норму перевыполнили.

— Ничего. Клади. Либо корму жалеть, либо лошадь жалеть.

— Прикажите отпустить, товарищ капитан.

— Прикажу. Двойную норму клади. Понял?

— Понял.

— И кормить всех в пять тридцать. Часы есть?

— А как же! Есть.

Акимов подошел ближе к повару и сверил свои часы с огромной серебряной луковицей Макарычева.

— Твои отстают, — сказал он. — Переведи на двенадцать минут.

Постояв несколько минут молча, наслаждаясь ласковым теплом, идущим от кухонного огня, Акимов пошел на свой наблюдательный пункт. К нему вела длинная узкая щель, оканчивающаяся тупиком, перекрытым бревнами в два наката и засыпанным землей сверху.

Под этими бревнами щель была несколько расширена и снабжена амбразурой. В обычное время здесь находилась пулеметная точка. Теперь все уже было приспособлено служить в качестве НП. Радист развернул рацию и, время от времени проверяя слышимость, полусонным голосом считал:

— Один, два, три, четыре, пять.

Несколько телефонов стояло рядком на земляном полу, который был уже устлан все теми же ивовыми прутьями: видимо, Майборода успел побывать здесь. Да и скамейка тут стоит.

Акимов уселся на скамейку и посмотрел в амбразуру. Дождь — нудный и бесконечный — все еще лил и лил. Было и так темно, а тут еще на низину лег туман, сквозь который не просматривался даже ручей. Только иногда редкая ракета освещала бледным светом эту темень и туман, похожий на клубы медленного дыма, и тогда видны были мятущиеся, как бы в страшном волнении, прибрежные заросли.

Там, за ручьем, на высоком западном берегу, очень выгодном для обороны, были леса, неразрушенные деревни с бревенчатыми избами, а дальше находился город Орша, о котором Акимов ранее знал только понаслышке либо из школьного учебника. Но теперь этот город в течение месяца представлялся ему целью всех мечтаний. Несмотря на вполне понятное чувство радости, возникшее в нем при известии о близком уходе на отдых, было все-таки как-то жаль, что так и не возьмешь эту Оршу, а, пожалуй, главное, что не захватишь высокую лесистую местность перед передним краем, местность, изученную путем беспрерывного наблюдения до самых мелких подробностей, местность, где так много дров для топки и рощ для маскировки, где можно было бы понастроить уйму уютных, теплых, обшитых досками землянок и бань. Солдаты обычно глядели с вожделением на этот желанный кусок земли, на эту «землю ханаанскую», как называл ее Майборода, знаток старинных священных выражений. А потом выпал бы снег вместо этого гнилого дождя, и тогда только воюй да воюй…

Но дело, разумеется, было не в одном только каком-нибудь куске земли. Ибо, как ни суживали фронтовые будни батальонного масштаба круг человеческих интересов и стремлений, но Акимов все время помнил, какое значение имеет занятие Орши для всей армии: этот узел стратегических и рокадных дорог открывал нашим войскам путь на Польшу.

Из амбразуры задувал ветер, принося с собой капли дождя. Акимов вытер лицо и вдруг подумал о том, как хорошо было бы рвануться вперед не на полтораста или двести метров, как предусмотрено приказом, а пойти и пойти по белорусской земле, потом вступить освободителями на польскую землю, а там Германия, Франция, берега Атлантики.

Акимов мысленно усмехнулся этим далеко идущим стратегическим планам, столь непосильным для одного подразделения. Пока суд да дело, нужно продвинуться на эти двести метров сквозь плотный огонь. «Мы придем, придем, но не так скоро», — пробормотал Акимов, обращаясь, быть может, к Польше и Франции, о которых он часто думал и которые очень жалел.