Звезда Егорова

Алексею показалось, что Старинов сомневается в нем. И не ошибся. С одной стороны, Старинову понравилась решительность техника-интенданта, готовность оставить спокойную службу и идти в самое пекло войны, а с другой — закрадывалось сомнение: хоть и в военной форме, а гражданский человек, не нюхавший пороху.

И все же на следующий день Старинов говорил о Егорове в штабе партизанского движения, а еще через день — в Центральном финансовом управлении, нажимая на то, что человек-де сам просится и не поддержать его просто грешно: коммунист, хорошо знает физику и химию, да и из себя парень хоть куда — богатырь!..

* * *

Снова учеба. Только теперь не за тяжелыми дверями, а в чистом поле, на учебном аэродроме, в спортивном зале, на полигоне.

Тяжко давалась она Алексею. Ныли изнеженные сидячей работой мышцы, не сходили синяки от захватов и болевых приемов, на которые не скупились новые товарищи Алексея во время занятий по самбо. Звенело в ушах от ежедневных стрелковых тренировок. Получил травму, приземляясь с парашютом в полном десантном снаряжении — тяжеловат оказался. Как избавление от мук была жесткая койка в казарме и глубокий сон без сновидений. Даже детишек перестал видеть во сне. Но зато окреп, увереннее стала походка, пружинящим шаг. И только плоскостопие доставляло неприятности: каждый вечер по пяткам словно палкой били.

Зато неожиданно легко дались Егорову подрывная техника и тактика применения различных мин. Полковник Старинов, наблюдавший за учебой Алексея особенно ревниво — ведь, что ни говори, по его рекомендации пришел человек в школу, — был доволен.

Подошло тревожное лето сорок второго года, второе лето войны. На большой оперативной карте в классе тактики постепенно покрывалось синевой флажков, обозначавших немецкие войска, междуречье Дона и Северного Донца. Синие флажки появились сперва под Воронежем, потом под Шахтами и вдруг высыпали на правый, высокий берег Дона по всей его большой излучине.

Темной августовской ночью боевая тревога прервала учебу Алексея Егорова. В глухой тишине коридора начальник школы зачитал приказ начальника Центрального штаба партизанского движения. Школа в полном составе направлялась в распоряжение Северо-Кавказского фронта как отряд специального назначения.

ПО ТУ СТОРОНУ ФРОНТА

Самолет набрал высоту. По слабым огненным сполохам где-то далеко впереди Егоров понял, что там линия фронта. В тесном фюзеляже транспортного самолета Ли-2 четверо: он сам — старший лейтенант по званию и подрывник по профессии, его верный побратим и оруженосец, русый крепыш со скуластым лицом и облупленным носом, Павел Строганов (с Павлом еще в прошлом году вместе уезжали на фронт, вместе вернулись в Москву и вот теперь опять вместе летят в партизанский край), дремлет под фонарем турельной установки воздушный стрелок, а бортмеханик, немолодой уже человек с волевым лицом, прочерченным глубокими морщинами возле рта, и большими рабочими руками, не сидит на месте — то уйдет в кабину к летчикам, то снова появится в салоне, смотрит через иллюминаторы на моторы. Пол салона завален десантными мешками: здесь почта партизанам, оружие, боеприпасы, взрывчатка, питание для радиостанций — как в кузове грузовика.

Монотонно тянут свою песнь моторы. В голове — железный перезвон, словно свинцом налиты ноги.

Павел, пытаясь перекричать гул моторов, о чем-то спрашивает. Алексей покачал головой, показал на уши: мол, ничего не слышу, засмеялся и развел руками. Небось интересуется, скоро ли прилетят. А кто знает! Полет не по расписанию. Егоров посмотрел в иллюминатор. Самолет словно повис в темной пустоте. Ни звездочки вверху, ни огонька внизу. Неплохо. Может, повезет незамеченными перелететь линию фронта.

Алексей поерзал на жесткой металлической скамейке, поудобнее уперся парашютным ранцем в стенку и, засунув озябшие руки в рукава телогрейки, уставился в противоположную стенку. Потом закрыл глаза и стал перебирать в памяти события последних недель. Перед мысленным взором поплыли белые домики Геленджика, где стояла его рота. Потом вспомнился вызов к начальнику штаба отряда, его недовольное лицо: «Отправишься в Москву!»

И вот уже путешествие по военным дорогам, не столько от села до села, сколько от регулировщика до регулировщика. А где и пешком. В Джубге последний раз глянули с Павлом на Черное море и пошли на перекресток «голосовать» перед попутными машинами. А там каждый смотрит с подозрением: куда это ты, милок, с фронта подался?

Остались позади перевалы заповедного хребта. Где-то справа за дубовыми лесами гора Гунай, где прошлой осенью его рота поддерживала отряд моряков, ходивший во вражеский тыл громить станцию наведения немецкой авиации. Вредная была станция — чуть ли не на каждую повозку наводила самолеты.