Звезда и Крест

Видел Сашка на войне этой поступки в высшей степени героические, когда советские солдаты и офицеры клали жизни на спасение товарищей, не размышляя об оставленных дома детишках и женах, о будущем своем и человеческом предназначении. Просто рвали чеку, подпуская врага на расстояние взрыва. Просто бились до пустого магазина. До штык-ножа в рукопашной. Вытаскивали мертвых и раненых командиров, как тот навечно памятный Сашке хохол с расколотой удалою башкой, что в последнюю свою минуту тащил и спасал чужого ему русского лейтенанта. Не ордена ради посмертного. И не оттого, что жизнь ему опостылела, хотя, может, в жизни своей был он самый последний греховодник: матерщинник, пьяница и лихоимец, да только ведь что-то проснулось в нем в последнее мгновение страшного бытия, озарило изнутри светом нездешним. Таким светом, что, спасая товарища, он сам себя спасал. Хотя и не знал об этом.

Однако же, как и на любой иной войне, которая, как известно, человеческую природу обостряет до крайностей, знал Сашка и иные проявления характера служивого люда. Знал о том, к примеру, что зловредного сержанта или прапорщика, который мордует личный состав почем зря, без всякой на то нужды унижает и глумится над пацанами, доводя их до состояния прямо одичалого, могут свои же как бы ненароком в пылу сражения нечаянно пристрелить. Всё одно спишут погибель такого изувера на боевые потери. А разбираться никто и не станет. Знал и о том, что война нынешняя, пожалуй, как-то особенно тесно сосуществует с коммерцией. И торгуют на ней всем, чем только возможно. Джинсами, жвачкой, водкой, боеприпасами, оружием, авиационным бензином, человеческим телом – живым и даже мертвым, разведданными боевых операций. Результатом такой коммерции стали набитые советским воинским имуществом лавки афганских дуканщиков и столь же плотно набитые «варенкой», «монтаной», пластиковыми китайскими очками от солнца, магнитофонами японскими и прочим азиатским ширпотребом чемоданы возвращающихся на Родину дембелей. Иных коммерсантов за особо дерзкие сделки, естественно, отлавливали да показательно судили, однако же толку от этих судилищ было немного. Лихоимство в войсках процветало до самых последних дней.

На собственной шкуре и собственной головой набирался Сашка военного опыта. Из разговоров дотошных с разнообразным служивым людом, который таскал снаряды, допрашивал пленных, поднимал в воздух, гнал по дорогам боевые машины, бомбил, снабжал пайком, штопал раны и выполнял непостижимое число приказов, распоряжений и директив, медленно и устало разворачивавших эту войну к бесславному ее завершению.

И хотя все эти разговоры и личный Сашкин опыт подсказывали ему, что в войне этой что-то идет не так и победа над здешним гордым особистым народом никогда не будет одержана, честь советского офицера, воинская присяга, память об отце и внутренняя убежденность в праведности избранного пути заставляли держать мысли потаенные под замком. Потому и тянул Сашка эту тяжкую лямку, этот свой крест, как и полагается русскому человеку: без ропота, с твердой убежденностью в необходимости исполнять свой долг.

…Пустыня накатывала сухим жаром, словно тугими волнами. Палила лицо. Порошила мелким песком глаза. Обжигала губы. Срезанная полуденная тень, что отбрасывал на песок раскаленный БМП, от солнца не защищала. В первой фляге вода закончилась. Во второй нагрелась градусов до сорока, не охлаждала высушенное до черепичного звона нутро. Сашка вновь смотрел то на ящерку, что промчалась совсем рядом с кроссовкой, то на скорпиона, в каком-то ритуальном танце изгибавшего отравленный хвост рядом с прикладом его автомата. Разведка ушла в кишлак еще на рассвете и до сих пор молчала. Больше часа взвод связи поддерживал их канал и шерстил промежуточные частоты. Но наушники шелестели песком эфира – пустынного, как сам Регистан.

Всю прошлую неделю Сашка воевал в составе 370-го отряда специального назначения под командованием майора Еремеева, контролировавшего пустыню провинции Гильменд и Нимруз от межозерья Хамун до самого Кандагара. В отличие от остальных подразделений 40-й армии, которые, демонстрируя непобедимую мощь направившей их страны, все больше сопровождали грузы, охраняли дороги, аэродромы, а операции масштабные проводили не так уж часто, армейский спецназ только тем и занимался, что громил вражьи караваны с наркотой, оружием, лазуритом и самих бандитов отстреливал. Незримую во всех смыслах границу с Пакистаном прикрывал. Шли моджахеды туда и обратно двадцатью восемью маршрутами через перевал Шабиян, по Регистану и пустыне Дашти-Марго. В каждом караване от десяти до двадцати верблюдов, нагруженных всяческим барахлом, наподобие пластиковых тапочек, шаровар, чайников, джинсов. Посреди тряпья легко упихать гашиш. Или чего позначительнее: фугасы, «стрелы», патроны, тротил.