Звезда и старуха

– Лучше бы меня называли Евгенией, звучит красиво. «Евгения» – по-гречески «благородная». Рожденная во благо. Я родилась в Театре во имя музыки, ее дух завладел моей судьбой, я ему послушна.

Еще одна тактовая черта. Одетт внезапно умолкла среди многотысячного собрания несомненных свидетельств ее славы.

Затем прошептала:

– Я жалкая тварь, я играю лишь потому, что такой меня создали.

Подобных слов от Одетт не ждешь.

Из-за ее внезапной откровенности постановщик ощутил неловкость. Отошел в сторону, стал бродить один между стеллажей. Но испугался изобилия закоулков, и потом, без ее объяснений в этих предметах не было вообще никакого смысла. Постановщик вернулся к Одетт, застывшей с мечтательным выражением перед фотографией загородного дома.

– Они жили неподалеку от Бастии. Представляешь, так восхищались мной, что вывесили французский флаг! Неистовые корсиканцы!

Рядом карта Франции. На ней красным карандашом огромными буквами выведено: «Лицо Франции». В центре шестиугольника нарисованы глаза, нос, ярко-красные губы – это Одетт, несомненно, хоть и без рыжих волос.

– Говорили, что Франция – это шампанское, сыр и Одетт.

В другом углу сарайчика – шестидесятые во плоти: фотографии со съемок телепередач, помпезные бездарные декорации, сияющие подиумы. И тут же рудничная лампа и заступ прямиком из угольной шахты.

– В нашу с тобой программу нужно включить «Марш шахтеров». Сочинила его, чтобы их прославить, я ими восхищаюсь! И повсюду исполняла с неизменным успехом. Всякий раз кричу публике: «Любите чумазых героев, верно? Тогда хлопайте дружно в такт!» Я играю, а они хлопают. Сам увидишь!

Постановщик не желал видеть ничего подобного на сцене, только не сейчас, не в его спектакле. Полно, Одетт, на дворе двадцать первый век, глобализация, во Франции не осталось шахт, уголь добывают в Китае, у нас больше нет шахтеров! Твоего привычного мира не существует, твои сокровища устарели. Публике нужно совсем другое, искусство должно быть живым, своевременным, насущным. Людям подавай настоящее, а не святые реликвии, не прах времен.

Полчаса назад постановщика душило беспокойство, и он кашлял без конца, а теперь молчал, глотая возражения.

Лучше не стало.

Миновали два перекрестка, подошли к стопкам книг.

– Все они написаны обо мне. Есть даже несколько романов. Захочешь прочитать, приходи сюда. Книг с собой не даю, их никогда не возвращают, книги легче дарить.

Возле книг – снова толпа садовых гномов. Все вперемешку, страшная чересполосица. Одетт не знала меры, не отметала ничего.

Целый час они бродили по этой свалке. Когда пришла пора прощаться, Одетт с чувством пожала руку «своему лучшему постановщику», как она его теперь величала.

– Знаешь, а я ведь наводила о тебе справки, и мне сказали, что ты очень знаменит. Не волнуйся, мы отлично поладим.

Неправда, он вовсе не знаменит, Одетт просто ему польстила. И помогло: постановщик растаял и замурлыкал от удовольствия. Сеанс обоюдного самовнушения. Артисты верят друг в друга, чтобы поверить в себя. Постановщик поверил в Одетт, она поверила в него, оба не знали, что у них вместе получится, но фермент веры скрепил их отношения.

Экономисты назвали бы этот процесс иррациональными ожиданиями[56].

Скерцо [57]

Роман следовало бы предварить стандартной надписью: «Всякое возможное сходство с реальными лицами или событиями является случайным и непреднамеренным, автор никакой ответственности не несет, и так далее». Как перед началом фильма.

Это быль. Это сказка.

Одетт и в самом деле некоторыми чертами напоминает великую Иветт Орнер, с которой мы вместе готовили спектакль в 2002 году. А постановщик – во многом я сам. Мы с Иветт репетировали действо, которое должно было называться «Двойная игра».

Таковы очевидные прототипы и предыстория. Но книгу нельзя назвать воспоминаниями или очерком, те репетиции были другими, Иветт и Одетт, по сути, совсем разные. Мое повествование не даст представления о нашей работе.

Стоит изменить антураж и ракурс, как мгновенно лица и сердца предстанут в ином освещении, новые блики и тени преобразят их до неузнаваемости. К тому же я не упомянул здесь о многих моих помощницах и помощниках той поры, а изъятие этих ключевых фигур роковым образом повлияло на сюжет и характеры сохраненных мной персонажей.

«Двойная игра» в 2002 году, собственно, представляла собой дуэт Иветт Орнер и Паскаля Конте, сенсационную встречу на сцене двух виртуозов-аккордеонистов разных поколений, причудливую перекличку между стилями и направлениями. Личное обаяние, редкостный талант, техническое совершенство Паскаля значили не меньше, чем дарования Иветт. Различия между двумя музыкантами придавали спектаклю особое своеобразие и значительность. «Двойная игра» без Паскаля Конте невозможна. Как немыслимо точное воспроизведение тех дней без Жан-Пьера Брюна и Бенуа Тибергьена. Именно они вдохновители и ангелы-хранители нашего детища. Однако в романе нет всех этих прекрасных людей, так что достоверность утрачена безвозвратно.