Звезда и старуха

Звезда принялась пересказывать житие святой Евгении. Одетт, как всегда, говорила громко, так что люди за окрестными столиками тоже могли наслаждаться церковным преданием. Такой складный рассказ едва ли был импровизацией. Работа на публику, скажете вы? Поиск дешевой популярности? Вовсе нет, у Одетт это выходило само собой, естественно, и все ей с благодарностью внимали, людям не надоедало, а ей и подавно.

– Будущая святая была дочерью правителя Александрии. Однажды она гуляла по городу и услышала дивное пение, что доносилось из христианского монастыря. Ей сразу же захотелось петь вместе с монахами. Я уверена, что именно святая Евгения заставила меня выбрать путь музыкантши. Недолго думая, она отрезала волосы, нацепила мужскую одежду и вскоре была пострижена, как брат Евгений. Совершила духовный подвиг из одной только любви к музыке! Я бы поступила так же.

К их столику приблизилась пара. Жена попросила у Одетт автограф. Охотно, с удовольствием, звезда всегда к вашим услугам! Она достала из сумочки свою фотографию, надписала ее, поцеловала поклонницу и продолжила, будто ее и не прерывали:

– В монастыре Евгения за несколько лет овладела искусством врачевания. Как-то раз она исцелила женщину по имени Меланфия, а та возьми да и влюбись в мнимого монаха. Меланфия попыталась добиться взаимности, но Евгения ей отказала, сами понимаете почему. Оскорбленная Меланфия решила отомстить и обвинила брата Евгения в покушении на ее честь. Попытка изнасилования – дело нешуточное, особенно если замешан монах. Кто другой, может быть, и сумел бы выкрутиться, но только не христианин. Брата Евгения приговорили к смертной казни. Бросили на арену на растерзание львам, смотреть на это собралось десять тысяч зрителей. Догадываетесь, кто сидел на самом почетном месте? Конечно, правитель Александрии, родной отец Евгении, прикинувшейся монахом. Он сразу же узнал дочь, спустился на арену и театральным жестом сдернул с нее одеяние, чтобы толпа увидела ее груди, неоспоримое доказательство того, что она не мужчина. Евгению оправдали.

– Однако мучения ее на этом не кончились, слушайте дальше. Вскоре…

Еще одна пара вежливо стояла в сторонке, ожидая, пока Одетт договорит. Она махнула им: «Подойдите!» – и сейчас же поставила автограф на протянутом ей ресторанном меню. Поцеловала ее, поцеловала его и спросила, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Продолжим?

Но ответа дожидаться не стала, и так ясно, что все ждали продолжения.

– Через несколько лет император Валериан начал преследовать христиан, волна гонений достигла Александрии. Евгению приговорили к сожжению заживо. Она взошла на костер, и – о чудо! – пламя погасло само собой. Тогда ее бросили в море, привязав к ноге огромнейший камень. И снова чудо – святая всплыла. Евгению заточили в каменный мешок, чтобы она умерла там от голода и жажды. Но Господь питал ее, и Евгения выжила вновь. В конце концов палач отсек ей голову. Так погибла святая великомученица.

От агиографии Одетт перешла к автобиографии, от которой, впрочем, редко отдалялась.

– Однажды у меня был концерт в Ниме. Друзья сказали, что в центре города в Капелле святой Евгении хранятся ее мощи. Конечно же, я пошла туда. Некрасивый серый фасад, стиснутый домами, сплошное разочарование. Вошла. У алтаря стояла на коленях девочка и горько плакала. Я спросила, о чем она плачет. Девочка, глотая слезы, ответила, что ее отец – протестант, а она не хочет, чтобы он попал в ад. «С чего вдруг твой папа отправится в ад?» – «Потому что протестанты убивали католиков, и за это все они прокляты…» Нет, ты только представь! Мать каждую неделю посылала дочку в церковь, чтобы поставить свечу перед статуей святой Евгении во спасение души мужа, хотя прошло уже больше четырехсот лет с тех пор, как гугеноты резали католиков на Михайлов день[81]. Малышка рыдала, поверив матери, что ее отца ждет преисподняя. Представь, каково?

Сын постановщика разнежился, согретый религиозными сказками. То есть их страшный смысл до него не доходил, он грелся в лучах звезды. Если Одетт, она же Евгения, приходится августейшей сестрой Мартине, вернее, Жозефине, значит, она родная тетка отпрыску Мартины-Жозефины, императрицы, супруги постановщика. Семья разрасталась на глазах. Лион, племянник звезды, по праву родства и сам становился небесным телом, «Лионом, его сиятельством» – полный кайф!

Одетт подвела итог:

– Музыкант – вечный мученик, заняться музыкой означает обречь себя на немыслимые страдания. Неважно, что именно ты играешь, сонату Баха или детскую песенку, если играешь по-настоящему, ты подвижник. Не признание, не телевидение, не инструмент делают тебя музыкантом, а чудовищный тяжкий труд. Моя бедная мама сто раз бы подумала, прежде чем отдать меня в музыкальную школу, если б знала, на какие муки обрекает дочь…

Одетт выдержала паузу. Потом произнесла:

– Может быть, поэтому и не захотела сразу называть меня Евгенией?

В то время как Одетт блистала и проповедовала в ресторане, в ее гримерной резвились два шаловливых ангела.