Звезда Ирода Великого

Но бывали минуты, когда все преображалось. Он любил выезжать в пустыню перед самыми сумерками. Жара отступала, солнце освещало пески красноватым светом, и глухой топот лошадиных копыт становился неведомой и сладкой музыкой. Он закрывал глаза и пускал лошадь вскачь, и ему чудилось, будто он едет во главе множества воинов — великого множества воинов, занимавших все пространство пустыни, и слева и справа, до самого горизонта. Эта великая армия тяжело скакала за его спиной, а перед ним, где-то далеко внизу, расстилались цветущие города и неприступные крепости. Отсюда они казались совсем маленькими. Он видел стены, улицы, дома, но не видел людей — с такой высоты они были неразличимы. Иногда лошадь ступала копытом в самый центр крепости, и он видел, как осколки камней разлетаются в разные стороны. Он не слышал ни треска, ни воплей — топот множества копыт за его спиной заглушал все звуки. Этот топот был музыкой власти, и ему хотелось слушать его бесконечно.

Хотелось, но видение продолжалось всего несколько мгновений — наступала непонятная тишина, он открывал глаза и резко натягивал поводья. Лошадь поднималась на дыбы и скалилась, грызя удила. Ночь, казалось, в единый миг превращала сумерки в непроглядную темноту, которая представлялась враждебной. Он разворачивал лошадь и возвращался домой шагом, настороженно оглядываясь и чутко прислушиваясь к таинственным шорохам вокруг.

Когда он въезжал в ворота дома, то неизменно видел мать, стоявшую на освещенной факелами площадке перед дверью. Он спрыгивал с лошади, бросал поводья подбежавшему слуге и подходил к матери. Она качала головой, глядя на него с укоризной.

— Ирод! Ты опять ездил один! Я же тебя просила!..

— Мне хотелось побыть одному, — отвечал он виновато, но твердо.

Мать протягивала к нему руки, прижимала его к груди, теребя пальцами затылок, вздыхала:

— Отец запрещает тебе выезжать одному. Если ты не прекратишь, мне придется рассказать ему правду, когда он приедет. Ты слышишь меня? Обещай, что это было в последний раз.

— Да, — глухим голосом отвечал Ирод, мягко высвобождаясь из рук матери, — обещаю.

И он и она знали, что это только голова.

Пройдя коридор, Ирод оказался в своей комнате — небольшой, в два окна, забранных чугунной решеткой, — плотно прикрыл дверь, лег на ложе, закинув руки за голову, закрыл глаза. Стал думать об отце — тот не приезжал в Петру уже больше полугода.

Вспоминая отца, Ирод прежде всего ощущал запах, исходивший от него, — запах благовоний, смешанных с конским потом и запахом кожаных ремней на его доспехах. Отец любил благовония и как-то сказал Ироду, что знатный человек отличается от простого прежде всего запахом. «Может быть, — подумал тогда Ирод, — ведь благовония стоят так дорого». Впрочем, он вполне понимал, что отец имеет в виду другое, — идумеянину по рождению [2], ему всегда хотелось казаться родовитым и знатным. Но, имея несчастье быть выходцем из Идумеи, человек все равно никогда не сможет сравниться с древними фамилиями иудеев, а уж тем более римлян. Не сможет, даже если с утра до вечера будет купаться в благовониях.

Но все это не относилось к отцу Ирода Антипатру — он уже поднялся настолько высоко, насколько это возможно для человека его происхождения. Он был первым другом и первым советчиком царя иудеев Гиркана. Правда, положение Гиркана было не очень прочным, его младший брат Аристовул, энергичный политик и бесстрашный воин, оспаривал право старшего на царство. Но Ирод верил, что отец не допустит падения Гиркана, хотя большинство иудеев поддерживало смелого и независимого Аристовула.

Ирод, когда они еще жили в Иерусалиме, не один раз видел и Гиркана и Аристовула. Гиркан относился к нему, любимому сыну своего единственного друга, с нежностью, но все равно не нравился Ироду. Он был слаб, а Ирод не любил слабых. Вокруг говорили, что Гиркан добрый, но разве доброта может сравниться с отвагой и доблестью! А Аристовул выглядел по-настоящему смелым, и Ирод однажды слышал, как тот бросил Гиркану:

— Иудея никогда не покорится Риму! Запомни это, трус!

Гиркан побледнел, лицо его выразило страх, он нерешительно огляделся, как бы ища защиты. Антипатр шагнул к сыну и решительным кивком указал на дверь. Ироду так хотелось остаться, но он не посмел ослушаться отца и вышел.

Позже он спросил отца:

— Почему Гиркан не выгнал Аристовула? Он ведь царь.

Антипатр усмехнулся:

— Если у тебя нет военной силы, ты только называешься царем. У Гиркана плохое войско, и он неумелый полководец. Кроме того, Иудея не любит Гиркана.

— Значит, Аристовул прав, и Гиркан трус! — воскликнул Ирод.

Лицо отца стало строгим. Он настороженно посмотрел на дверь, прежде чем ответить.