Звезда Ирода Великого

— Нет, император, — ответил Антипатр с неожиданно явившимися хрипами в голосе, — я сделал то, что обещал тебе. Еще до наступления темноты Аристовул выйдет из крепости.

— Хорошо, — кивнул Помпей, но в голосе его чувствовалось недоверие.

Подходя к своему лагерю, Антипатр увидел сына, бегущего навстречу, и на его глаза навернулись нежданные слезы. Уже не заботясь о том, как это может выглядеть со стороны, он протянул руки и крепко обнял запыхавшегося от бега Ирода. Тот уткнулся в плечо отца:

— Отец! Отец! Я так ждал тебя!

— И я думал… — подавляя комок в горле, выговорил Антипатр, — думал о тебе… Все позади, успокойся.

Антипатр сказал сыну, что все кончилось, но сам был совсем не уверен в этом. Сославшись на усталость, он прошел в свою палатку и лег. Но уснуть не удалось, его волнение все нарастало. Через некоторое время он крикнул Ирода и строго, тоном начальника, а не отца распорядился приготовить войско к возможности внезапного отхода.

— Разве мы уходим, отец? — спросил Ирод и вдруг увидел в бледном, осунувшемся лице Антипатра ответ. Смутившись, добавил: — Прости меня, я сделаю все так, как ты сказал.

Ирод ушел, а Антипатр, не в силах находиться без движения, покинул палатку и принялся ходить по площадке перед ней туда и обратно, время от времени с тревогой поглядывая то на крепость, то на римский лагерь.

Уже подступали сумерки, когда незаметно подошедший к палатке центурион Помпея окликнул Антипатра:

— Царь Иудеи находится в римском лагере. Помпей приказывает тебе явиться к нему.

Антипатр замер, непонимающе глядя на центуриона. Его сердце сжалось так сильно, что казалось, вот-вот разорвется на две половины.

17. На Иерусалим

В течение последующих трех дней Помпей вел переговоры с вышедшим к нему иудейским царем. Правда, переговорами это можно было назвать только условно.

Помпей требовал от Аристовула отдать письменные приказы комендантам всех его крепостей о сдаче их римлянам. Аристовул отказывался, упирая на то, что в этом случае он потеряет всякое влияние в Иудее, а если его сочтут предателем, то как же он сможет быть полезным Риму. Он просил Помпея покинуть пределы его страны, обещая, что тогда Иудею не будут сотрясать мятежи и распри, она станет готова платить большую дань и быть верным союзником Рима.

Сами по себе такие предложения Аристовула можно было счесть вполне разумными, и возможно, что стороны пришли бы к согласию, если бы на месте Помпея оказался другой. Но гордость и самолюбие Помпея были не меньшими, чем гордость и самолюбие иудейского царя. Он так и не сделался политиком и за все годы своей военной карьеры — она продолжалась без малого двадцать лет — принимал во внимание лишь силу оружия и собственную волю, с иронией относился к тому, что называли политическим расчетом. Если уж он вступал в страну, то должен был покорить ее окончательно и только военной силой. А в просьбах и предложениях Аристовула он видел одну лишь хитрость. Кроме того — и это было, пожалуй, главным в его тогдашних рассуждениях, — ему не нужен был Аристовул-союзник, а нужен был разбитый и плененный Аристовул. Если он позволит иудейскому царю стать его союзником, то кто же тогда пройдет через центральные римские ворота в числе других царственных пленников за его триумфальной колесницей?

Этот последний довод решил судьбу иудейского царя. Вечером третьего дня Помпей пригласил Гиркана и Антипатра. Иудейский царь не принимал участия в совещании, находился в специально отведенной для него палатке под усиленной охраной, хотя римский полководец еще не объявил о его пленении официально.

Предложив пришедшим садиться, Помпей, стоя перед ними со скрещенными на груди руками, заговорил:

— Царь теперь в моих руках. Он обещает уговорить жителей Иерусалима не сопротивляться и добровольно открыть ворота города. Если я отпущу Аристовула в Иерусалим, исполнит ли он то, что обещает? Отвечайте. Говори ты первым, Гиркан.

Гиркан не ожидал, что будет вынужден говорить первым, покосился на Антипатра, но, понукаемый требовательным взглядом Помпея, сказал:

— Полагаю, что Помпей Магн более проницателен, чем я, и лучше разбирается в людях. Только ты, о славный Помпей, можешь понять то, что сокрыто в человеческом сердце.

Помпей поморщился:

— Я спрашиваю тебя о брате — за столько лет ты мог бы понять его повадки.

— Я бедный изгнанник, — все так же уклончиво отвечал Гиркан, — я приму любое решение, которое изволишь принять ты, о великий Помпей, покоритель и владыка мира.

Помпей вздохнул с досадой и перевел взгляд на Антипатра.

— А что скажешь ты?

Антипатр встал, хотя Помпей дал ему знак, что он может говорить сидя.

— Если ты хочешь знать мое мнение, Помпей Магн, я отвечу так. Лучше всего было бы убить Аристовула. Лучше для всех: и для Рима, и для первосвященника, и даже для народа Иудеи. Аристовул никогда не смирится с поражением.

Сказав это, он продолжал стоять, прямо глядя в глаза Помпею. Тот, тоже не отводя взгляда, спросил:

— Значит, ты считаешь, что Аристовул может нарушить данное мне обещание?