Звезда моей любви

Густой чернильный оттенок ночного неба там и сям затейливо прореживали золотистые точки звезд. С наступлением темноты дневная жара бесследно исчезла, сменившись весьма ощутимой прохладой. Я зябко передернула плечами и потуже затянула на шее шнурок плаща, стремясь укрыться от настырно забирающегося под одежду холода. Странное место эта Пустошь! Наверное, она похожа на человеческое сердце – вот так же отчаянно бросающееся от любви к ненависти, от тепла к холоду… Слово «любовь» чем-то зацепило мое сознание, заставив растерянно всплеснуть руками. Разгадка находится совсем рядом, она плавает на поверхности моего сознания, нужно просто отсеять все ненужное и… Я сделала порывистое движение, плащ съехал с коленей и приоткрыл полу камзола, из кармана которого вдруг выпало нечто небольшое, гладкое и округлое… Я наклонилась и подобрала с песка раковину, подаренную мне мертвым королем Арциссом.

«А я уже успела позабыть о тебе, дитя моря! Прости меня, глупую», – виновато подумала я и извиняющимся жестом приложила раковину к уху. Морское сокровище, наученное Лорейной, сначала молчало, а потом тихонько запело нежным проникновенным голосом.

Скажи мне, рок, зачем когда-то,
Сплетая жизней наших нить,
Ты подарил душе крылатой
Само умение любить?

Смешал в безудержном экстазе

Добро и зло, тоску и гнев
И научил, как в высшей фазе
Сорваться, сердцем отболев…

Как можно мир за миг единый

Отдать, продать или украсть,
Финал пресечь неотвратимый
И даже смерть принять за страсть,

В обман поверить и в уловку,

Жизнь перекрасить в цвет любой
И в западню – смешно, неловко,
Ступить с отчаянья ногой…

За что обрек нас на мученья?

Мы и теперь готовы кровь
Пролить за сладкие мгновенья,
Стремясь познать ее, любовь!

Мы шепчем каждый день молитвы,

Возносим из пучин греха,
Но после них в любовь, как в битвы,
Спешим под знаменем стиха!

А потому мы раз от разу

Смиренно просим: «Дай вкусить
Нам это зло, чуму, заразу,
Твой дар – умение любить!»

«Странно! – взволнованно размышляла я. – Неужели волшебная раковина сумела уловить мои сомнения? Пропетые ею строки как нельзя точнее иллюстрируют судьбу несчастных песчаниц: их бытовые потери, утрату любви, их тупой фанатизм… Чего они лишились? Что удерживает их в обители? А сама раковина… Ведь Альсигир говорил о том, как однажды она заплачет, и тогда… Тогда…» – И тут я резко вскочила, ибо снизошедшее на меня озарение было подобно удару молнии, разбившему монолит моего отчаяния. Я внезапно поняла все!..

– Ребекка, Беонир, просыпайтесь немедленно! – ликующе вопила я, кругами бегая вокруг фонтана от избытка переполняющих меня чувств. – Я придумала!

– Ну и что такого замечательного ты опять придумала? – кисло поинтересовалась воительница, выходя из дверей корпуса и кулаками растирая не желающие раскрываться глаза. – Не могла до утра подождать? Лучшее, чем можно сейчас заняться, это хорошенько выспа-а-а… – Конец фразы потонул в громком зевке.

– Придумала, как спасти дочерей песка! – захлебывающейся скороговоркой выпалила я, ожидая ее восторженной реакции.

– Чего? – У лайил даже рот от возмущения перекосился. – Зачем? Думаешь, они заслуживают твоего сострадания?

– Великодушие состоит не в том, чтобы дать другому человеку нечто такое, в чем он нуждается больше меня, а в том, чтобы дать ему то, без чего я сама не могу обойтись! – улыбнулась я.

– Без чего это? – непонимающе изогнула бровь моя окончательно проснувшаяся подруга.

– Без любви! – скромно пояснила я.

– А-а-а! – глубокомысленно протянула Ребекка и задумалась. На ее красивом лице отразилась застарелая, дремучая сердечная тоска.

– Йона, подумай, а стоит ли? – нудно завел Беонир, следом за воительницей выползший из недр здания, служившего нам временным пристанищем.

Но я, не дослушав его вразумляющие сентенции, выхватила из ножен Лед и со всего маху врезала клинком по статуе, возвышающейся в центре фонтана. На песок посыпались разнокалиберные обломки мрамора… Ребекка и Беонир протестующе запричитали, но меня было уже не остановить.

– Зря ты так поступила! – осуждающе произнесла лайил. – Богиня коварна и злопамятна, она отомстит за надругательство.

– Значимость человека определяется не тем, чего он достиг, а скорее тем, чего он дерзает достигнуть! – отмахнулась от нее я, водружая на опустевший постамент свою певучую раковину.