Звезда моря

В течение двух недель Анна блуждала по камере, тысячу раз взглянув на скамейку, где было последнее пристанище Мэри. Женщина была рада своим ежедневным прогулкам, потому что теперь она могла размять ноги. Просто бегать, чего ей не следовало бы делать.

Приближалось Рождество. Анна все чаще чувствовала шевеление ребенка. Ночью, когда не шел сон, она клала руки на живот и разговаривала с невидимым младенцем. Поглаживая живот, она рассказывала ребенку все, что хотела, чтобы он знал это, в том случае, если ее не станет.

В эти часы она много думала о своем прошлом, так как будущее казалось призрачным. Часто она слышала голос матери, рассказывающей о пороке и добродетели. Анна всегда считала эти разговоры нудными, а тему незначительной. Она старалась подняться над тем, что называлось моралью, и просто жить. Слова «грех» никогда не было в ее словаре. Но теперь этот вопрос встал для нее снова.

Она никогда не могла, да и не сможет больше, как бы ни страдала, просить прощения у Бога. Потому что не могла обращаться, как она считала, к гробнице, призраку, пустоте. Но сердцем она чувствовала, лежа в темноте камеры со сложенными на животе руками, что грех — это не то, что принято называть этим словом. Грех — это не воровство, не ложь, не прелюбодеяние. Грех — это, конечно же, не ребенок внутри нее, хотя она и не была замужем. Грех — это когда один человек беспечно идет по жизни другого, осознавая при этом, что оставляет глубокие раны. Она знала, что была виновата. В этом грехе Анна раскаивалась-, но не перед Богом, а перед погибшими друзьями, покинутыми любовниками, перед родителями. В мыслях она их простила и теперь хотела, чтобы они услышали ее слова раскаяния.

За день до Рождества, занятая своими мыслями, Анна, услышала приближающиеся шаги. Прежде чем она успела опомниться, в камеру вошли трое стражников, связали ей руки и вывели за дверь.

Когда они вышли из тюрьмы, она взволнованно посмотрела вокруг:

— В чем дело? — спросила Анна, но ей никто не ответил. — Куда вы меня ведете? — настаивала она, но все молчали.

Они провели ее мимо прогулочной площадки, и у женщины по спине пробежал холодок. «Боже мой, — думала она, — они собираются повесить меня сейчас, прямо сейчас, без свидетелей, пока нет Майкла, и я беспомощна!» Она готова была кричать от страха. Но ее втолкнули в дом, где заседало правительство, повели вверх по ступенькам, и прежде чем она смогла успокоиться, женщина очутилась в комнате перед огромным письменным столом.

За столом сидел губернатор Николас Лоэс. В стороне стоял Майкл, который тотчас же подошел к ней.

— Анна, ничего не говори, — прошептал он. — Ничего, что выведет его из себя.

Она подавила в себе негодование и вопросы относительно своей небрежной транспортировки и стала терпеливо ждать.

— Мадам, сейчас канун Рождества, — сказал губернатор. Анна взглянула на Майкла. Он незаметно кивнул.

— Я знаю, милорд, — тихо, но с достоинством ответила она.

Он собрал со стола две кипы бумаг и протянул их, как будто предлагал ей. Но женщина не шевельнулась, так как руки ее были связаны.

— Что это такое, как вы думаете? — спросил губернатор.

— Не знаю, милорд, — она нервно облизала губы. Он откинулся назад, развалившись в кресле,

— Вот это милое маленькое послание от капитана Вудса Роджерса. Думаю, эта личность вам знакома? — Лоэс опустил глаза на листок бумаги, лежавший перед ним. — Он пишет: «Я думаю, мадам Бонни может быть разрешено помилование. Несмотря на ее прошлое, она заслуживает уважения. Однажды она помогла разбить испанцев и обратить их в бегство с Нью-Провиденс, рискуя при этом своей жизнью и свободой. Я сам, будучи губернатором и главным судьей на Багамах, неверно осудил ее по более незначительному обвинению, что, возможно, и привело ее к теперешнему внезаконному статусу. Я, конечно, не желаю вторгаться в Вашу юрисдикцию, но просил бы Вас рассмотреть вопрос о ее помиловании».

Лоэс поднял глаза.

— Что вы об этом думаете, мадам?

Анна снова посмотрела на Майкла и сказала:

— Я премного благодарна капитану Роджерсу за участие в моей судьбе, сэр.

Лоэс криво усмехнулся:

— Ну, кто бы мог подумать, мадам, кто бы мог подумать, — он наклонился вперед. — Но у меня есть еще одно письмо. Не желаете ли ознакомиться с его содержанием?

Анна промолчала, так как ее терпение лопалось.

— Нет, думаю, нет, — продолжал он. — Это послание от некого Вильяма Кормака, — он посмотрел на Анну, непроизвольно зевнув, сгреб бумагу и прочитал: «Прошу Вас, сэр, простить прошлое моей дочери. Она всегда была упряма и своенравна, но ей многое прощалось. У нее светлая голова и любящее сердце, начав новую жизнь, она может стать замечательной женщиной, если Вы ей дадите такой шанс. Я позволю себе напомнить Вам мудрые слова Свифта: «В мужчинах и в их душах иногда встречаются золотые жилы, о которых они сами даже не подозревают».

То же самое можно сказать и о женщинах и, конечно, о моей дочери Анне.»

Женщина стояла как вкопанная с бледным лицом, и молчаливые слезы катились по ее щекам. Она не могла говорить.