Звезда надежды

Кадет Николаев, один из таких девятилетних малолетков, скорее все-таки верил слуху, чем не верил, но его собственная натура была сильнее всяких внешних влияний. Николаев отличался скупостью и предприимчивостью в разных делах, приносивших материальную выгоду. Он был в своем роде талант.

Еще не зная экономических учений о цене труда и прибыльности обрабатывающей промышленности, Николаев дошел до их понимания на практике. Он сшивал несколько листов бумаги, натирал их мелом, чтобы тетрадь казалась толще, и выменивал ее на бумагу, из которой выходило уже две тетради. Совершал он и другие выгодные для себя операции, объектами которых являлась разная движимая собственность кадет: перья, карандаши, краски, книги, получаемые из дому гостинцы и подарки.

Так вот, этот Николаев, смекнув, что материальные ценности ввиду надвигающейся катастрофы должны упасть в цене, затеял аферу даже помимо своей воли, так как все-таки допускал возможность близкого конца света.

Недавно он получил посылку из дому, и у него еще оставались от нее конфеты и сушеные фрукты.

Вечером в спальне Николаев громко объявил:

— Всех угощаю конфетами! Берите, господа!

Это было так неожиданно, что никто к нему даже не подошел.

Николаев принадлежал к числу жмотов, которые не делились с товарищами домашними гостинцами. Но обычно жмоты все-таки сознавали, что поступают плохо, стыдно, и старались съесть свои лакомства тайком. Николаев же никогда не таился. После ужина, когда все кадеты находились в спальне, он аккуратно расстилал на тумбочке салфетку, раскладывал еду и, ловко орудуя ножичком, ел спокойно, не спеша, с удовольствием и неколебимым сознанием своего права. Его не смущал завистливый или просящий взгляд и не тревожила собственная совесть. Получить что-нибудь у Николаева можно было только купив или выменяв, и это знали все.

— Что же вы, господа, угощайтесь! — призывал Николаев. — На что мне это теперь? Ведь нынче ночью комета все унесет. И это теперь не надобно, — добавил он и смахнул на пол с подоконника, возле которого стояла его кровать, свои тетради, карандаши и, главное, хорошенький альбом для рисования, который никак не относился к учебным пособиям и потому в глазах кадет представлял более цены.

— А правда, господа, на кой черт все это? — подхватил один отчаянный и тоже кинул на пол свои тетради.

После этого словно какое-то безумие охватило спальню. Мальчики принялись вытаскивать из портфелей, папок, коробок, из тайников, устроенных за кроватями, под подушками и тюфяками, все, что там было сложено и спрятано, бросать на пол и пинать ногами.

— На кой черт!

— На кой черт! — раздавались громкие, исступленные крики.

В общую кучу летели не только школьные принадлежности, но даже бережно хранимые сокровища — самоделки, игрушки, с которыми мальчики еще пять минут назад не расстались бы ни за что. Это было настоящее наваждение.

Петя Чижов бросил в кучу книжку, по которой учил заданный урок, и маленькую бронзовую собачку, принесенную из дома. В тот миг, когда собачка пропала в общей куче, острое сожаление сжало его сердце: эта собачка была частицей его прежней жизни, частицей дома. Только какая-то непонятная сила — боязнь показать перед товарищами свою привязанность к игрушке — остановила его, чтобы не броситься за собачкой. Он лег на кровать, сунул голову под подушку и заплакал горькими, тайными слезами.

Наверное, не один Чижов пожалел о сделанном, но — сделанное сделано.

После бурного взрыва в спальне вдруг наступила тишина. Нервное напряжение, выплеснувшись до дна, сменилось упадком сил. Мальчики лежали на своих кроватях в ожидании неминуемого конца, чувствуя себя одинокими и несчастными, и даже не переговаривались.

Мало-помалу все заснули…

Проснувшись поутру, кадеты увидели всё вокруг таким же, как оно было вчера и позавчера: потолок, стены, окна, за которыми голубело ясное небо, товарищей, кровати, тумбочки… И только на полу посреди спальни, там, где вчера громоздилась накиданная ими куча, было пусто, а всё, что они покидали в нее, теперь в порядке было сложено на тумбочке и под кроватью у Николаева.

Сам Николаев, уже одетый, сидел на застеленной кровати и разбирал последнюю мелочь.

— Зачем ты все это взял? Это же не твое, — сказал Николаеву его сосед Миша Пущин.

— Вы выбросили, я подобрал. Значит, теперь это все мое.

— А комета?

— Наверное, вранье, — беспечно ответил Николаев.

Проснувшиеся мальчики невольно высматривали среди разложенных Николаевым в строгом порядке — тетради к тетрадям, книги к книгам, игрушки к игрушкам — свои, только вчера еще принадлежавшие им сокровища и теперь казавшиеся им еще более ценными.

Тоненький белокурый кадет, помещавшийся на кровати возле двери, со слезами в голосе воскликнул:

— Обманщик!

Николаев повернулся в его сторону: