Звезда Парижа

Но у Пажоля слишком пылали глаза и слишком он нервничал — скорее всего, это было вызвано нетерпением, чем обманом. Да и вообще он был честен до смешного…

Адель негромко спросила, скрывая за веером свое замешательство:

— Это правда?

Он кивнул, глядя на нее с жадностью и мольбой одновременно.

— Это так, Адель… Я решил купить вас, раз иные пути заказаны. Я вообще дошел до такого состояния, что на всё готов…

— Откуда вы взяли такую сумму? — перебила она его.

— Я ограбил своего дядю. Завтра, я уверен, всё откроется и меня отдадут под суд, но сегодня…

В этот момент банкир Делессер, всё время ревниво наблюдавший за Адель и заметивший, как Пажоль отозвал ее в сторону, как они переговаривались — их уединение само по себе было подозрительным, произнес, обращаясь к Патюрлю:

— Черт побери, она выиграла! Будь я проклят!

— Что вы хотите сказать?!

— Будь я проклят, он принес ей деньги! Мерзавка получила свое! Ах ты Боже мой!

Лицо Патюрля побагровело. Он насилу навел лорнет на Пажоля:

— Этот мальчишка? Вы шутите! И почему, собственно, я должен уступить этому…

Не дослушав его, Делессер ринулся вперед, громовым голосом, полным возмущения и ярости, оглашая зал:

— Черт побери! Что это такое? Почему никто не спросил меня?!

Зал умолк. Слышно было лишь то, как все разом поворачиваются в ту сторону, откуда слышался. шум. Адель, еще не вполне сообразившая, что сказал ей Пажоль о своем дяде, была несколько застигнута врасплох. Лицо у нее было бледное, когда она обернулась к Делессеру:

— Что вам угодно, господин банкир? Не понимаю вас.

— Отлично понимаете, маленькая плутовка! — проревел Делессер так громко, что услышали все. — Я даю сто тысяч, потому что я сошел с ума! Да! Я так хочу спать с вами, что перестал быть банкиром! И, черт побери, я настолько обезумел, что даже не стыжусь в этом признаться — я, известный человек, уважаемый гражданин, порядочный семьянин!

Он шел прямо на нее, расставив руки, в глазах его горел яростный похотливый огонек, не такой уж естественный для пятидесятилетнего степенного человека, и следом за ним, казалось, все мужчины поднялись и пошли вперед, к Адель, позабыв о бокалах, зажатых в руке. Каждый в этот миг задавал себе вопрос: «Неужели ее вправду стали покупать за такую цену? И неужели ее куплю… не я?!»

— Я даю сто тысяч! — крикнул Патюрль из другого конца зала.

— Черт подери, и я! — со злостью прорычал кто-то.

— Пожалуй, и я, — раздался полунасмешливый-полумеланхоличный голос Луврера, паралитика, которого возили в коляске, несметно богатого человека, для которого выбросить сто тысяч ничего не стоило. — Да, я тоже согласен платить и удовольствуюсь одним только поцелуем…

Старик Луврер очаровательно подшутил над ситуацией. Многие засмеялись, но круг мужчин, домогавшихся Адель, всё увеличивался, всё новые люди выступали вперед, заявляя о готовности платить.

— Я заплачу лишь бы не отстать от других, из одного только честолюбия… ибо чем я хуже?

От обилия жадных глаз, испепелявших ее взглядами, Адель на миг стало не по себе. Казалось, все, кто лишь заявил о том, что заплатит, уже считали ее своей собственностью, и на минуту она всерьез забеспокоилась, уж не бросятся ли они на нее все сразу. Лицо ее было совершенно бледно, но она в конце концов сумела совладать с собой, и ее зеленые глаза почти ни на миг не потеряли огня и смелости. Жестом останавливая эту вакханалию мотовства, она сказала улыбаясь:

— Имейте терпение, господа. Не все сразу… Все сразу никак невозможно.

— Надо бросить жребий, — властно сказал банкир Делессер.

Альфред де Пажоль, ошеломленный тем, что происходит, и ни на шаг не отходивший от Адель, словно готовый драться за нее, в крайнем возмущении воскликнул:

— Что это такое?! Я пришел первый и никого из вас не звал!

— Пустяки! — грубо оборвал его Патюрль тем тоном, каким говорят с назойливым мальчишкой. — Кому есть дело до того, что вы пришли первым? Здесь все имеют равные права…

— Да, верно, — сказала Адель с холодной улыбкой. — Бросим жребий — это, по-моему, самое разумное решение. Бумажки сейчас же будут нарезаны…

Глаза Альфреда сделались безумными. Вне себя от отчаяния, он проговорил, так, чтобы слышала только она:

— Адель, вы же знаете… Как вы можете быть столь жестоки? Завтра я иду под суд. Я пожертвовал будущим ради вас. Будьте справедливы. Я уже не прошу любви, я хочу только справедливости…

Не глядя на него, Адель повторила:

— Жребий — лучшая справедливость. Не так ли, господин де Пажоль?

Своим тоном, равнодушным, ледяным, она ясно давала понять, сколь мало для нее значит его жертва. Что ей, в самом деле, до того, что завтра он пойдет под суд? Она никого не подстрекала грабить…

— Впрочем, — добавила Адель усмехаясь, — вы, господин де Пажоль, как и все, имеете право принять участие в розыгрыше.

— Розыгрыше? Да как же вас не возмущает это слово?!

Делессер, краем уха услышав этот возглас Альфреда, с ненавистью глянул на молодого человека: