Звезда Парижа

У него была догадка, что бумага исчезла где-то в ее рукаве… Морис принялся обыскивать ее. Она, задыхаясь, вырывалась, и непонятная, странная улыбка не сходила с ее губ. Сначала он пытался действовать осторожно, даже щадить ее женскую стыдливость (хотя о какой, к черту, стыдливости могла идти речь?), но эта ее улыбка разозлила его, придала азарта и возбудила. Она защищала руками грудь, словно подсказывала, что вексель находится за корсажем.

Морис, обхватив ее за талию, попытался отвести ее руки в стороны, не применяя, однако, всей своей силы. Завязалась настоящая борьба — азартная, с прерывистым дыханием, злобными, дерзкими, дразнящими взглядами, которые бросала она на капитана, и вдруг, в какой-то миг Морис понял, что она не столько борется с ним, сколько прижимается к нему.

Да, Адель сопротивлялась, каждую победу ему приходилось отвоевывать, перед ним мелькало ее лицо, раскрасневшееся от усилий, ее голые руки, но в то же время она и прижималась к нему, так, что он мог почувствовать ее всю — живот, бедра, бешено дышащую грудь. Его мужская плоть, вздыбленная и напряженная донельзя, оказалась прижата прямо к ее ногам и, уяснив это, Адель тихо расхохоталась. Ее смех обдал Мориса душистым теплом, и вот тут-то он, разгоряченный и распаленный, вовсе забыл о векселе и о том, по какой причине он прикасается к Адель. Исчезло, пропало в горячей мгле и утратило смысл всё, кроме ее смеющегося рта, ее тела, которым Морис бешено желал овладеть, и ощущения тугой, горячей крови, бьющей в виски. От этого ощущения Морис снова почувствовал себя юным, необыкновенно сильным, способным совершить всё, что угодно.

Не помня себя, он поймал губами этот смеющийся, ускользающих от него рот, впился в него поцелуем, сходя с ума от шелковистой нежности ее плоти, безумно-сладостного аромата ее губ и того, как жадно, страстно и вместе с тем зло она ответила ему.

Две женские руки поднялись и обхватили его шею. Морис прижал к себе ее бедра так сильно, что из ее груди вырвался крик.

Она ответила ему совершенно искренне, в этом не было сомнения… ответила даже с некоторым облегчением — уж слишком долго Морис противился. Потом ее тело выгнулось, сопротивляясь, словно пытаясь выскользнуть из его объятий, и это раззадорило Мориса еще больше. Ничего на свете он не желал так, как господства над этой бесстыдной, невероятно красивой девкой. Прежде очень деликатный с дамами, он почувствовал, что в нем просыпается дьявол. Она сопротивлялась, но он преодолел ее сопротивление, разорвал корсаж, до боли сжал молодые упругие груди, впился бешеным поцелуем в сосок, даже прикусил его зубами, так, что она вскрикнула, но продолжала прижимать к себе его темноволосую голову.

Его руки скользнули ей на спину, под ягодицы, ощущая упругость ее плоти. Морис резко и властно подсадил Адель на край стола, жестким движением развел ее ноги в стороны, потом расстегнулся сам, и его вздыбленная, очень крупная плоть получила свободу. На Адель нижнего белья не было — ничего, кроме чулок, ее стройные, бесстыдно раздвинутые ноги белели в полумраке кабинета… сама она сидела неподвижно, чуть откинувшись назад, упираясь кулаками в стол.

Глаза ее были полузакрыты, грудь вздымалась, а под длинными ресницами мерцал вызывающе-выжидающий огонь. Морис приблизился, за талию притягивая ее к себе. Адель сперва выгнулась, потом подалась к нему, обхватывая его шею руками, и они соединились.

Оказавшись в ней, он помедлил, будто хотел ей дать почувствовать полноту и силу своей эрекции — это создавало иллюзию господства над Адель; потом, всё еще сдерживая страсть, он сделал толчок и продвинулся еще глубже, теперь уже до самого конца. Адель, судорожно дыша, прижималась к нему всё ближе, ее ноги сомкнулись у него на бедрах, потом сплелись с его ногами. Внутри она была лишь чуть-чуть влажная, но необыкновенно тугая и горячая. Морис двигался резко, ритмично, судорожные, дикие возгласы срывались с его губ. Пальцы Адель впились в его плечи, ее тело выгибалось, встречая его, а он проникал очень глубоко, почти весь выскальзывая наружу. Потом застонал, прижимаясь к Адель еще теснее, содрогнулся и замер, переживая наслаждение.

Через несколько минут, когда разум вернулся к нему, когда он всё вспомнил, ему стала страшна вся степень собственного безумия. Он посмотрел на Адель. Она, освободившись из его объятий, как ни в чем не бывало, поправляла чулки. Лицо ее было спокойно и чуть лукаво, волосы растрепаны, а одежда в ужасном виде. Вот такая, с разорванным корсажем и подвязкой, сползшей на колено, она показалась ему самой обыкновенной шлюхой, и он уже понять не мог, почему не сдержался.