Звезда Парижа

Антуанетта де Монтрей не вникала в юридические тонкости, предоставив это барону де Фронсаку. Каждый день она, поседевшая от боли и горя, в темном платье отправлялась на улицу Королей Сицилии в квартал Маре, где возвышался четырехугольный особняк, построенный еще в эпоху Возрождения и прежде считавшийся одним из самых красивых в Париже, а позже превращенный Людовиком XIV в тюрьму. Это место заключения казалось еще более мрачным оттого, что его большие окна были прикрыты накладными деревянными щитами. Графиня де Монтрей, которую поддерживала под руку горничная, бродила вокруг тюрьмы, с немым вопросом поглядывая на солдат, и, думая об этих щитах, с тоской догадывалась, как мало они пропускают света в камеры. Это изобретение явно не позволяло заключенным видеть окружающий мир, равно как и не давало возможности разглядеть их самих с улицы. Стало быть, Эдуард не мог увидеть свою мать, когда та стояла, застыв посреди тротуара, или оцепенело сидела в карете.

Единственным способом связи были письма. Письма, в которых не писалось ничего откровенного или тайного, в которых Эдуард сообщал лишь об обстановке и самочувствии. Антуанетта читала их, пытаясь хотя бы между строк вычитать что-то значительное, важное, и постоянно твердя своему кузену о том, что ничего бы не пожалела за одну минуту свидания с Эдуардом.

Жозеф, иногда сопровождавший ее к Да Форс, всегда отвечал отрицательно.

— Это невозможно, дорогая кузина. Поверьте, ради вас я готов сделать всё, что угодно, — полагаю, вас даже заверять в этом не надо, но когда я бессилен, я это признаю… Новый префект рад возможности доказать Луи Филиппу свою преданность. Вы же знаете, милая Антуанетта, этого Делессера — буржуа до мозга костей, грубый и надутый. Он знает одно: нынешний режим ему выгоден, а посему ненавидит всех, кто хотя бы мыслью на этот режим посягает.

— Он хочет выслужиться, — бесцветным голосом повторила графиня де Монтрей.

— Да, разумеется. Это прежде всего. Однако пора идти, моя дорогая. Если вы заболеете, я вовсе потеряю голову.

Графиня слабо улыбалась и позволяла барону себя увести. Однажды во время одного из таких визитов они увидели у Ла Форс роскошную карету из мореного дуба, на черных дверцах которой сиял герб князя Тюфякина.

Из экипажа вышла красивая молодая женщина в сопровождении горничной. Женщина была одета просто сказочно: соболиные меха, похвастать которыми могла далеко не каждая знатная дама, такие роскошные, будто только что из России, искрились на ее плечах, светлый капор прикрывал волосы и позволял заметить бриллиантовые сережки в ушах. Ее праздничный вид совершенно не вязался с мрачным настроением этого места.

— Глядите, — проговорила графиня де Монтрей, — я уже не впервые вижу эту молодую даму, просто удивительно. Неужели она имеет отношение к кому-то из заключенных?

— Бывают же такие низкие женщины, — произнес барон, скрипнув зубами.

Антуанетта вздрогнула:

— Жозеф, о чем вы говорите? Вы ее знаете?

— И вы ее знаете. Может быть, даже видели. Это Адель Эрио, известная публичная девка, та самая, с которой я когда-то свел Эдуарда, за что и проклинаю себя сейчас. — Барон де Фронсак мрачно закончил: — Ходят слухи, это она их предала.

Графиня побледнела:

— Их? Эдуарда и его друзей?

— Да. Точно выяснить не удается, но слухи ходят. И я в них верю. Это женщина настолько мерзкая, что могла сделать любую низость.

Рука Антуанетты лежала в руке барона, и он почувствовал, как задрожали ее пальцы.

Не сознавая, что делает, графиня оставила своего спутника и медленно, неуверенным шагом пошла вперед, пока, почувствовав ее приближение, Адель Эрио не обернулась. Какую-то секунду обе женщины застыли, глядя друг на друга. Лицо графини де Монтрей было непроницаемым и скорбным, как маска. Адель, не выдержав взгляда ее черных, пристальных, суровых глаз, побледнела и, так и не найдя в себе сил поприветствовать мать Эдуарда, порывисто схватила горничную за руку:

— Идем, Жюдит.

Они поспешно удалились. Антуанетта поглядела им вслед, а когда подошел Жозеф, негромко сказала:

— Вы были правы. Это она. Она их предала.

— Как вы это выяснили?

— Я почувствовала. У меня есть сердце, Жозеф.

Графиня де Монтрей умела любить всем сердцем, так, как любила своего мужа, погибшего двадцать семь лет назад, но, когда нужно было, она умела так же сильно ненавидеть. Что-то екнуло нее в душе, когда она смотрела на эту девку, любовницу ее сына, и она интуитивно поняла, что слухи об ее доносе правдивы. И, едва Антуанетта это поняла, она возненавидела Адель так, как только могла, и чувство это было десятикратно усилено жестоким материнским эгоизмом, ибо она подсознательно считала, что одна имеет право на своего сына и ни за что не отдаст ни капли его души в недостойные, неподходящие руки.

Адель была именно недостойна. И если бы Антуанетта была мстительна, ненависть графини дорого обошлась бы мадемуазель Эрио.

Но Антуанетта не умела мстить. Она затаила все свои чувства, скрыла их даже от Жозефа, и, невольно вспоминая о Мари, произнесла: