Звезда печального счастья

— Притом, что он верно схватил мой нрав. Мой дальний родственник Солнцев рассказал ему мою историю. Сначала я возмущалась, сердилась, а потом поняла, как верно выписал он Татьяну Ларину, может быть, немного сентиментальную, но с такими задатками свободолюбия, что, будь она женою декабриста, сделала бы то же самое, что я. И потом, кто же лучше вас знает молодого Пушкина, кто дружил с ним столько лет и кому посвятил он стихи «Мой первый друг, мой друг бесценный», да еще полученные уже в ссылке? Нет, нет, даже если жребий скажет нет, вы должны написать эти воспоминания…

Он смотрел и смотрел на нее, и время как будто было не властно над этими двумя уже пожилыми и много страдавшими людьми. Он видел в ней опять ту красавицу, какой она приехала в Читу, она видела в нем веселого насмешливого молодого щеголя, с таким добрым и таким красивым лицом…

Окна посерели, потом в них зажегся огонь рассветной зари, а они все сидели и любовались друг другом и не могли оторваться.

Под самое утро она встала и сказала:

— Хорошо. Жребий так жребий. Пусть будет так, как хочет судьба. Я поеду в Тобольск, повидаюсь с друзьями, а потом съезжу в Абалацкий монастырь. Там я узнаю свою судьбу…

Все несколько дней, которые провела Наталья Дмитриевна в Тобольске, а потом в монастыре в двадцати пяти верстах от Тобольска, Иван Иванович не находил себе места. Но мысль Натальи Дмитриевны о воспоминаниях нет-нет да и приходила ему на ум. И он думал, что было бы с его другом, окажись он 14 декабря на Сенатской площади. Несомненно, талант его в Сибири захирел бы и страна не узнала бы своего великого поэта.

Заяц перебежал ему дорогу, и Пушкин поворотил обратно. Судьба хранила его для дуэли, о которой узнала вся читающая Россия, которая трагически увенчала его жизнь…

Но, может быть, написать и о Вильгельме? Правда, он всегда немножко издевался над ним, да и кто из знавших этого тощего, нескладного, с длинным телом, как-то странно извивающимся, не смеялся над ним, над его невежественной толстой бабищей-женой, которую он любовно называл «моя Дронюшка», и который умер почти на руках Натальи Дмитриевны? Вот уж кому стоило бы написать воспоминания о нем, Кюхле, о его трагической и нескладной судьбе…

Как странно, что к лицу этой женщины сошлись такие редкие умы и таланты, как Пушкин, Толстой, Достоевский, Кюхельбекер. Она поражала их исканиями смысла жизни, внутренней силой и обаянием…

Недаром он любил ее, понимал ее природную силу, глубокую душу, недаром тосковал по ней долгими зимними ночами. Что-то скажет жребий?

Ивану Дмитриевичу Якушкину Наталья Дмитриевна поклонилась до земли и передала слова Михаила Александровича, сказанные им незадолго до кончины:

— Другу моему Ивану Дмитриевичу Якушкину, кроме сердечного привета, передайте еще, что я сдержал данное ему слово при получении в дар от него, еще в Тобольске, этого одеяла, — до самой кончины он был покрыт этим одеялом, обещая не расставаться с ним до смерти. — А вы сами видите, как близок я теперь к ней…

Она рассказала ему, что несметные толпы крестьян из окружных деревень собрались отдать последний долг человеку, страдавшему за идею об их освобождении. До самого собора в Бронницах гроб несли на руках свои крестьяне, вереница экипажей с родными и знакомыми тянулась по проселочной дороге. А она, все воспитанницы, слуги, дворовые шли пешком за гробом…

Она встретилась со всеми друзьями, уже сияющими и восторженными, готовящимися к отъезду, уже услышавшими весть об освобождении, и с грустью отмечала, кого не стало, кто еще в самой далекой северной ссылке. Немного их осталось, старых декабристов, и Россия не тосковала по ним, не готовилась принять их с почетом и теплом…

И с замиранием сердца ждала она решения судьбы в Абалацком монастыре. Две бумажки — «Идти за Пущина», «Не идти за Пущина» — были ею положены на амвон церкви в монастыре. Которую возьмет в руки священник первой, та и есть ее судьба.

Священник взял ее бумажку. В ней стояло — «Идти…»

С этой бумажкой, зажатой в руке, и вернулась она в Ялуторовск.

Поклонившись Пущину, она протянула ему выбранный жребий. Ни слова не говоря, Пущин развернул крохотную записку, прочел и только тут бросился к Наталье Дмитриевне. Впервые поцеловал он ее как свою будущую жену поцелуем долгим и нежным…

Но прошло еще почти два года, как сумел он вернуться из Сибири.

Пока списывался с друзьями, где остановиться, пока вышло официальное прощение после коронации Александра Второго, пока наступило тепло и дороги установились, время пролетело быстро и незаметно.

Никто не знал, что затеяли они, два немолодых уже человека, никому не поведали они историю их поздней любви.

В имении Эристова, прежнего друга Пущина, произошло их венчание.