Звезда печального счастья

Когда ей привели трех сразу на выбор кормилиц, она только взглянула на Матрену, скромно стоявшую в самом углу комнаты, и твердо сказала:

— Я буду кормить сама…

Михаил Александрович и свекровь всячески отговаривали Наташу, но она твердо стояла на своем, и только когда все ушли, она спросила Матрену:

— А почему?

— Любить его будете. А некормленный, все равно что чужой…

Екатерина Михайловна недовольно вздернула брови, когда услышала эту новость. Брезгливо собрав губы в оборочку, она сказала сыну:

— Я не понимаю тебя, Мишель, мужчина ты или нет, почему все ходишь на помочах у Натали? Все, как она хочет… Назвала ребенка Дмитрием вопреки моей и твоей воле, хочет кормить сама… Где ж это видано, чтобы знатная дама сама кормила грудью младенца? Разве у нас мало крепостных, разве мы не в состоянии предоставить ей самую лучшую кормилицу?

— Она так хочет, — благожелательно улыбаясь, ответил Михаил Александрович, — пусть делает, как ей лучше…

Мать поджимала губы и недовольно удалялась на свою половину. Она не переставала выезжать, бывала с визитами и везде рассказывала, какие чудеса происходят в их доме…

Удивительное чувство испытала Наталья Дмитриевна, когда впервые приложила Матрена ее Митю к налившейся молоком груди.

Он сонно сосал, сразу же закрывая мутные еще глаза, чмокал и тут же переставал.

— Не ленись, не ленись, — теребила его то за нос, то за красную еще сморщенную щечку Матрена. Он просыпался, сосал еще немного и опять засыпал.

— Господи прости, леня какой, — сердилась Матрена, и добивалась своего: малыш просыпался и снова сосал.

— Грудь тугая, — печалилась Матрена, — надо давить, выжимать, чтобы молочко само бежало…

Лень маленького, его нежелание трудиться привели к большой беде. Он не высасывал всего молока, и Наталья Дмитриевна почувствовала, как закаменела, налилась жаром правая грудь…

Она металась в жару, когда снова приехал доктор Фрейш. Он озабоченно осмотрел Наталью Дмитриевну, объявил генералу, что это грудница, посоветовал какие-то капли и порошки и сказал:

— Если через три дня не спадет жар, придется прибегнуть к операции — необходимо взрезать молочную железу, оттянуть накопившееся молоко и снова зашить…

Михаил Александрович с ужасом слушал доктора…

А вечером Матрена принесла Наталье Дмитриевне, крадучись от всех, рамку сотового меда.

— Вот, приложи, а то сразу резать, резать, — ворчала она, словно старуха, а ей не было и тридцати.

Она разломила рамку пополам, приложила к груди и туго обернула. Ночь Наталья Дмитриевна провела спокойно, а когда проснулась утром и сняла повязку — рамки с сотовым медом не было.

— Еще раз сделаем, а потом будем давить, выдавливать молоко, — сурово сказала Матрена. — И порошки эти выбрось, одна отрава…

Сняв новую повязку через три часа, Наталья Дмитриевна поняла, что болезнь прошла. Она по капле выдавливала испорченное молоко, густое, черное и с неприятным запахом, потом приложила и ребенка.

Теперь молоко матери само лилось ему в рот, и через месяц Митенька побелел, глазки его прояснели, и отец не мог нарадоваться на мать и дитя…

Глава десятая

Но ведь сказала же она, юродивая, — благословен…

И что же должен он сделать, чтобы оправдать, заслужить это Божье благоволение, заслужить свой рок, стать действительно благословенным?

У него нет детей, Бог не благословил его потомством. Детей нет и у Константина, второго брата. Но у Константина есть хотя бы одно утешение — он любит свою низкородную княгиню Лович, свою Иоанну Грудьзинскую. Его первая жена, принцесса Дармштадская, уехала от него в свои немецкие поместья еще в 1801 году. Долго добивался Константин развода с нею, святейший Синод все не давал разрешения. Но долговременное отсутствие супруги, не желающей возвращаться в дикую Россию, под горячую и жестокую руку своего супруга, позволило и Синоду разрешить этот первый в их роду, в династии развод. Династический развод, а потом и морганатический брак Константина лишили его возможности быть наследником российского престола. А он и не страдал по этому поводу, он даже веселился: а то еще задушат, как отца, — радовался он. Иоанна стала для него всем — она только клала руку ему на лоб, как его взрывы страстного, как у отца, гнева сразу проходили, он успокаивался, припадки повторялись все реже и реже. И даже Александр должен был признать, что здоровье Константина было для него дороже короны…

А что осталось у него, по прошествии стольких лет? Любовь, привязанность? Единственная его любовь — прелестная, полупрозрачная дочка Софи в могиле. К ней привязалась его душа с самых первых лет ее жизни, и он никак не мог ожидать, что и эта глубокая привязанность отойдет в вечность. Все потерял он в этой жизни. Елизавета… Но он все еще помнил, как завязала она роман с этим ротмистром, как родила от него дочь. Конечно, он сам был виноват в этом, надолго оставлял ее одну, надолго привязывался к какой-нибудь из своих европейских пассий. Кого только не видел он в своих любовницах…