Звезда перед рассветом

Лидия Федоровна молча кивнула. От прихлынувших воспоминаний ее пергаментные, увядшие щеки окрасил молодой теплый румянец.

Пряча лицо, она внезапно порывисто обняла дочь (Юлия, потерявшая подвижность, не успела отстраниться) и сказала:

– Юленька, ты сейчас волнуешься и сомневаешься в себе перед великим событием твоей жизни – это совершенно естественно. Но потом все сомнения отпадут сами собой, поверь. После рождения ребенка ты просто станешь иным существом, которому наш сегодняшний разговор покажется темной и смутной иллюзией.

– Иногда мне вся моя жизнь кажется смутной иллюзией. К чему бы это? – вздохнув, пробормотала Юлия, высвободилась из объятий матери и, тяжело ступая, отошла к окну.

За окном, в палисаде ронял жидкое золото листьев молодой клен, а под почерневшей от времени скамьей, съежившись, прятался от промозглого сентябрьского дождя тощий бродячий пес.

«Если Сережа зайдет, надо будет ему сказать, – подумала Юлия. – Пусть распорядится, чтоб собаку накормили, ведь он животных любит…»

Молодой князь Бартенев по непонятной никому причине, даже находясь дома, избегал заходить в покои своей беременной жены. Впрочем, домашнему досугу он всегда предпочитал театры, клубы и рестораны. Не пришел он и в этом вечер.

* * *

Из характера, сложения и возраста Юлии Бартеневой ожидали долгих и тяжелых родов. Однако все закончилось неожиданно быстро. Увидав показавшуюся в родовых путях огромную головку ребенка, пожилой опытный акушер, приглашенный по рекомендации Марии Габриэловны, на сильной потуге сделал быстрый и длинный разрез, отбросил в сторону скальпель и буквально поймал в большие белесые ладони окровавленное тщедушное тельце.

Бегло осмотрев ребенка, он сразу сказал:

– Скорее всего, не жилец. Если непременно хотите крестить, так лучше не откладывать, больше двух дней он не протянет.

И успокоил роженицу, которая была в сознании и, приподнявшись на подушках, наблюдала за происходящим:

– Не расстраивайтесь, мадам, вы рожаете хорошо, и возраст у вас с князем еще не критический. Родите других, Бог даст, они лучше получатся.

От слов акушера с Лидией Федоровной случился припадок. Ее откачали, буквально облив нашатырем, и оттащили в розовую гостиную. Там же, под предлогом оказания поддержки страдалице, спряталась и Ольга Андреевна. Поддержки, впрочем, не получилось – каждый занимался своим делом: Лидия Федоровна истерически рыдала в углу дивана, а княгиня одну за другой поедала из вазы конфеты и миндальное печенье, запивая их лимонадом. Молчаливая горничная, явно подавленная домашним несчастьем, то и дело меняла пустые вазы на полные и выливала в опустевший кувшин новую бутыль лимонада.

Пожилой акушер принял послед, а потом, усыпив роженицу эфиром, заштопал разрез со всем возможным тщанием и вниманием, в предвидении будущих родов у еще сравнительно молодой, красивой и отважной княгини. После с удовольствием получил причитающуюся ему немалую плату от заплаканной Марии Габриэловны, отпил из заветной фляжечки крепчайшего ароматного напитка, который уже много лет поддерживал его в минуты испытаний, и отбыл восвояси, размышляя по дороге в трактир о том, что вот, ни богатство, ни княжеский титул не прибавляют человеку счастья в самых главных человеческих делах, хотя, конечно, деньги, если их иметь, доставляют по случаю множество приятных возможностей…

Сережу отыскал в ресторане старый князь Бартенев, привез домой, собственноручно вывалил ему на голову ведро колотого льда и объяснил, что ребенок, мальчик, родился, но скоро помрет, жена Юлия в относительном порядке, а мать с тещей в розовой гостиной, где первая в одно рыло скушала уже три фунта конфет, и горничная просит распоряжений: подавать барыне дальше или не подавать, а то как бы внутри все не склеилось.

Оставив сына переваривать новости и как-то на них реагировать, старый князь счел свой семейный долг исполненным, кликнул лакея и казачка, спустился в охотничью гостиную, выбрал там на стене штуцер и уехал в свое подмосковное имение Рождествено – охотиться на кабана и пролетающих мимо по осеннему времени гусей.

Новорожденный младенец с огромной головой и тоненькими ручками-ножками лежал на столике на шерстяном одеяльце и иногда слабо попискивал. Перед отъездом его троекратно перекрестила и поцеловала Мария Габриэловна.

Видя, что до дитяти вроде как никому нет никакого дела, младенчика завернула в чистую холстинку и забрала к себе в каморку Тамара, старая нянька Сережи, которая много лет страдала сердечной болезнью и из милости жила в доме Бартеневых.