Звезда перед рассветом

На двух обтянутых бархатом стульях расположились Настя и Феклуша. В дождевых сумерках их лица казались старыми и посеревшими. Феклуша низко и сильно выводила запев:

– Все кукует, кукует кукушечка,
Долгий век обещает мне, глупая,
А того ты не знаешь, кукушечка,
Как живется на свете на белом мне…

(слова М.Вольпина – прим. авт.)

Груня сидела на полу у ног Насти и, чувствуя вибрации широкой спиной, мычала в такт. На ее коленях возилась с обмусоленным сухарем Варечка. Оля со светящимся, промытым слезами лицом стояла на коленях, прислонившись боком к Феклуше, и подпевала несильным, но чистым голоском. Капочка, поднявшись на цыпочки, выкладывала корону из светлых Олиных волос и, слегка фальшивя, тщательно выпевала немудреный мотив:

– Не подняться березке без солнышка,
Не цвести без любви красной девице,
Так зачем ты кукуешь, кукушечка –
Долгий век обещаешь мне, глупая?..

Стертые полутьмой лица женщин, девочек и девушек казались одинаковыми в своей почти животной тяге к чему-то неназываемому и потому фактически опасному. В свете единственной свечи вся сцена туманно колыхалась, и в ней как будто бы бездумно голосило одно многоглавое и многоглазое существо.

Александр резко развернулся на каблуках и почти побежал по коридору. Песня прервалась, собравшиеся в комнате проводили хозяина усадьбы задумчивыми взглядами.

– Жалко Александр Василича, – сказала Оля. – Одиноко ему.

– Аристотель – трава, – пробурчала Груня.

– Чего это? – удивилась Феклуша.

– Ложный силлогизм, – объяснила женщина, пальцем выковыривая из-за щеки подавившейся Варечки размокшую сухарную массу. – Трава живая. Аристотель живой. Значит, Аристотель – трава… Да нам это ни к чему. Давайте лучше еще споем…

* * *

– Это совершенно невыносимо! Я чувствую себя старомодным пиджаком, забытым в заплесневелом шкафу! В мире происходят великие трагические события, на глазах меняется карта Европы, а здесь… здесь…Здесь какие-то кукушечки кукуют!

Люша подняла глаза от книги, взглянула на Александра и криво улыбнулась.

– Ты хочешь уйти на войну, как Арайя? Что ж, иди…

То, что она назвала Максимилиана его юношеским, романтическим псевдонимом, почему-то кольнуло больнее всего. Даже больше ее явного равнодушия к его предполагаемому отъезду на фронт, может быть, гибели…

– Я не собираюсь…

– Но чего же ты хочешь?

«Чтобы кончился дождь, – хотелось сказать ему. – И еще, чтобы ты меня выслушала.»

Он не знал толком, что он хотел бы сказать, но при том желал быть выслушанным – непременно.

– Что ты читаешь? – спросил он.

– Чехова, – ответила она.

– Маленький человек и его такие же маленькие интересы… Кто бы знал, как я все это ненавижу… Крыжовник, это так близко…

– У Чехова не маленький, а несостоявшийся, несвершившийся человек, – возразила Люша. – Теперь тебе само время дает возможность свершиться. Подлецом или героем, как пожелаешь. Да впрочем, оно часто лишь от точки зрения зависит…

Он вдруг понял, что именно это и хотел услышать. Подошел, взял ее руку и поцеловал запястье.

– Да, да, Люба, ты безусловно права. Настало время, – веско сказал он, впервые за долгое время чувствуя себя живым и красивым.

Люша зевнула, потрясла поцелованной лапкой и грациозно, совершенно по-звериному изогнулась под пледом (он тут же болезненно ощутил, что она вполне могла бы быть частью недавно увиденной им картины, в которой ему самому места решительно не было):

– Алекс, когда пойдешь свершаться, – попросила Люша, – пожалуйста, шугани Атьку из лужи и вообще со двора. Судя по лаю и воплям, она там купается вместе со своими псами. Пусть сейчас же пойдет наверх и переоденется в сухое.

* * *

Спустя время после ухода Александра Люша поднялась наверх в детскую. Варечка уже спала, а Груня сидела рядом с кроваткой и листала «Ниву». Промытое небо над Удольем яснело звездами. От верхушки малышки-месяца тянулся в пространство тонкий лучик.

– Как будто на ниточке висит, – сказала Люша.

– Ага, а повыше в небеси гвоздик прибит, – кивнула Груня.

От вида спящего ребенка или от прошедшего дождя у Люши сделалось лирическое настроение.

– Смотри, когда маленькие спят, – сказала она, указывая на Варечку, – у них какая-то серьезность появляется в лице и можно угадать, какие они взрослые станут.

– Ага-ага, – опять согласилась Груня. – А когда мужики и бабы спят, так можно угадать, какими они покойниками во гробе глядеться будут. Особливо, если рот во сне раззявят.

– Противная ты, Грунька, – беззлобно огрызнулась Люша. – Но умная – этого не отнять… Правда ведь, Варька на Аркадия Андреевича похожа?

– Не-а, ничуть не похожа.

– Мерзкая ты баба… От Степки есть чего?

– Не-а, – Груня покачала головой. – Давно уж.

– И что ж это значит?

– Сбежал, должно быть, по новой. Не сдержать его в клетке-то, не та натура. Теперь либо уж вовсе убьют, либо рано или поздно сюда, в родные места заявится…