Звезда по имени Галь. Заповедная зона

Сразу четверо. Из-за мальчишки пятнадцати лет! Я даже возгордился. А потом сказал себе, должно быть, кто-то из них заметил мой свет, когда я перестал притемняться, так откуда им знать, пятнадцать мне, тридцать или все шестьдесят.

Я притемнился и начал отступать к тому месту, где ждали ребята. Слишком поздно. Черные оказались между ними и мною. Тогда я решил — была не была. Отступить невозможно? Так пойдем напролом! В своих пропагандистских книжонках Черные так и учат: когда отсупать некуда, иди вперед, даже если рискуешь собственной шкурой. Раньше меня только смех разбирал от этого их „правила“: я-то думал, когда опасность, так и нет никакого третьего выхода, либо отступай, либо иди вперед. А вот в последние месяцы узнал — почти все люди просто остаются на месте и ждут.

Однако, наверно, их книжки все-таки подействовали, потому что я сказал себе: отступать невозможно, значит, пойду вперед!

И вот я поднялся, наполовину растемнился, сунул руки в карманы и пошел навстречу тем четверым, которые за мной охотились. Они сразу меня заметили, но Черные народ вышколенный, и, конечно, меня не окликнули, даже не накинулись на меня, пока у них не было приказа.

Они только пошли за мной по пятам.

Я вышел навстречу арестанту. Мне видно было всю колонну Черных, которые его сопровождали, но он их не видел. Шел как во сне. Думал, наверно, что их только трое или четверо и для него еще не все пропало, потому что бормотал сквозь зубы самым несчастным голосом:

— Ах, отец мой!

Отвратительно. Я не хуже других видел и слыхал, как люди мучаются и как умирают. К примеру, когда Симоны не заметили вовремя, что валится дерево, и оно их раздавило. Или когда Барба вдвоем вздумали испытать старинную машину и на полной скорости врезались в дерево. Просто безумие, что деревья бывают такими опасными! Хотя Барба сами виноваты, поделом им. Чего ради они вытащили из музея этот „автомобиль“, раз никто не умеет им править? Возможно, в старину... Но все кричат, что это чистейший вздор. Кто бы мог разъезжать по нашим дорогам со скоростью сто Взглядов в час — целых сто, представляете? Как будто в давние времена люди видели вдаль на сто и даже на двести Взглядов! Все говорят, это просто враки.

Ну, ладно. Так вот, этот тип идет и бормочет: „Ах, отец мой!“ Ясно, липа. Если кто мучается по-настоящему, а тем более ждет смерти, тот всегда зовет мама! Знай я, что сейчас умру, я наверняка звал бы маму. А этот кличет по отцу. Липа, ясное депо.

Потому-то я на него и озлился. И еще потому, что Черные чуть не наступали мне на пятки, а я вовсе не желал, чтоб меня взяли на заметку.

Я остановился у него на дороге и заорал:

— Гад!

И плюнул ему в лицо. Да не как-нибудь, а без дураков — отхаркнулся и плюнул.

Он ничего не сказал. Опустил голову и пошел дальше. Тут я смутно разглядел, что он тащит на плече какую-то штуку, бревно или шест, форму я не сразу заметил. Он шагал. А я смеялся. Болван несчастный! С этаким светом — и попасть в лапы Черным!

Он все шагал, согнувшись в три погибели, чуть не падая, и это навело меня на мысль. Я подобрал на земле сухой сук и швырнул ему под ноги.

Он шмякнулся и разбил себе морду. Насилу поднялся, по подбородку течет кровь. Ну и посмеялся же я!

— Стой смирно, малый! — велел мне Черный.

Наверно, ему не понравилось, что я бросил палку под ноги арестанту. Во всяком случае, другие ушли с тем типом, который тащил крест (под конец я разглядел, что на плече у него крест), а этот остался около меня. Угрюмый, как все Черные, молчаливый, угрожающий.

— Видно, для тебя это удовольствие оскорбить арестованного, — сказал он.

Он попал в точку. Понимаете, люди добрые, я уж давно размышляю о разных вещах — и хоть мне только пятнадцать, понимаю больше других, потому что лучше вижу. От папашиных проповедей меня уж давно смех разбирает: „Надо быть честным. Надо быть справедливым. Надо быть поласковей со слабыми“. И прочее в том же роде. Вы-то сами во все это верите? Кто в нашем мире хозяева? Черные. Знаю я, какие они честные, справедливые, ласковые... Смех, да и только! Стало быть, папаша порет чушь, и таким манером в жизни ничего не добьешься. Хотите доказательств? Поглядите на него: сколько я его знаю, вечно он надрывается на работе, а живем мы впроголодь...

— До обыкновенных арестантов мне дела нет, — отвечаю, — а такие, у которых света больше, чем положено... я их терпеть не могу.

Черный так на меня поглядел — вот-вот набросится с кулаками.

— Ты про что?

Я ему улыбнулся — прямо как учителю в субботу, когда стараешься его умаслить, чтоб не задал штрафной урок на воскресенье.

— За кого вы меня принимаете? — говорю. — Вы не думайте, мой отец состоит в Союзе Друзей Уполномоченного, уж за меня-то Генерал-Уполномоченному беспокоится нечего.

Черный малость смягчился.

— Объясни толком. Стало быть, ты не любишь таких, у кого света больше, чем положено?

— Еще бы!

— А почему?

Я чуть не прыснул, мне давным-давно известно, как на это отвечать: с тех самых пор, как мы, ребята, научились понимать, что у Черных на уме. Но от смеха я, конечно, удержался.