Звезда победы

Теперь уже не произносили тостов, бутылки шли в круговую, за столом становилось шумно. Гости говорили о заводских делах, замелькали незнакомые Годунову фамилии начальников цехов, мастеров, инженеров. Он не мог принимать участия в разговоре гостей. Да, это был его мир, но он, Годунов, пока еще стоял в стороне от него, ему только предстояло по-настоящему войти в него.

Радость, испытанная Годуновым, когда он еще только из окна вагона увидел поселок и завод, стала теперь полной. Исполнились все его желания. Снова пойдет он с друзьями в трудовые бои!

В комнату проник отсвет огненного зарева.

— Медь разливают! — громко сказал Годунов и подошел к окну.

Гости столпились возле него. Все молчали. Огни цехов, яркие в темноте, излучали мягкий свет. От большого шара бенгальского огня ползла непрерывная цепочка оранжевых плиток меди, разлитой на чушки.

Бенгальский огонь потух, проползли и скрылись последние оранжевые плитки, и сразу на заводе стало темнее.

— Мало меди даем, — сказал как бы про себя Кубарев, но Годунов услышал его и повернул голову. — Прогремели свою славу.

— Сами виноваты, — ответил Годунов. — Больше и винить некого.

— Я так и говорю: прогремели мы свою славу.

— Не понравились мне ваши порядки, — горячо сказал Годунов. — Уж больно тихо в цехе, прямо как в госпитале или на курорте. Помнишь, как мы работали? Да и в войну вы отлично работали. А сейчас разве у нас такое время, что можно спокойно и без тревог жить? Вторая печь совсем затихла. Эх! Знаешь, как на фронте мечтали о работе. Кажется, что угодно отдал бы, но только бы хоть смену у печей постоять.

— Это что и говорить, — согласился Кубарев. — Любим мы труд — самое святое дело для нас. А наш начальник какой! — зло произнес он. — Ленивый стал наш начальник. В войну крутился, как волчок. А теперь всем доволен. Вот на курорт ездил, вернулся на завод, словно на отдых после отдыха. Ни о чем не беспокоится. О наших письмах товарищу Сталину знаешь? В военное время уральцы дважды в год писали товарищу Сталину, как они фронтовые заказы выполняют. Всегда уральцы свое слово держали. И теперь обещали мы товарищу Сталину для мирного строительства, как в войну работать. А где наше слово? Потушили звезду! Думаешь, не больно нам? Перестали свое слово держать. Как же это так? Звезду потушили! Всю войну горела, после войны тоже. А теперь нет звезды над заводом. Подумать только! У меня сын в пятом классе, одиннадцать лет парнишке, спрашивает: «А ты тоже виноват, что звезда не горит?» Что я ему скажу? Ишь, о чем дети спрашивают.

— Что-то ты больно много о Сазонове говоришь… Не в начальнике дело. Потребуется — другого дадут. А сами? Рабочей руки не вижу. Хотел сегодня узнать, как смены работают, — никто сказать не мог. «В получку, — говорят, — по ведомостям зарплатным узнаем». Ты — парторг. Где твои коммунисты? На твоем месте я собрал бы коммунистов да обстоятельно поговорил бы с ними.

— Это ты верно говоришь, Андрюша, — согласился Кубарев. — Я тоже виноват. Мне и Данько сказал: о других говорю, а сам работы не показываю. Упустил я многое. Помоги мне повернуть цех. Хорошо сделал, что пришел. Помним мы тебя, Андрюша. Ждали, что опять с нами будешь. Жизнь-то у нас по мирному времени круто развернулась. Душа радуется. А разве без нашей общей работы она могла бы так подняться? Нет! Мы ее подняли.

Феня внесла самовар, потом огромное блюдо с пирогами.

— Хватит вам у окна стоять, — сказала она. — Попробуйте мои пироги с рыбой, с капустой. Не знаю, удались ли…

— Фенечка, — умиленно произнес Кубарев. — Золотые у тебя ручки. Да разве ты плохие пироги поставишь? Дождалась мужа — опять пироги на столе. Жизнь в дом вернулась.

Рядом с Годуновым сидел мастер Точилов. Наклоняясь к Годунову, прихлебывая мелкими глоточками чай, он медленно говорил.

— Я вот, Андрей Степанович, как приду домой, сразу за газеты и журналы. Интересуюсь всей рабочей жизнью. По всему миру у рабочего класса война с капитализмом идет. В Греции партизаны бьют монархистов? — он загнул один палец. — Посчитаем дальше. В Индонезии не сдались? — он загнул второй палец. — Рабочая Испания разве молчит? Китай поднялся? В Италии, Франции, Англии, Америке — забастовки? — Он положил на стол большие кулаки. — Вот она сила — в рабочих руках. Стоит рабочий класс! За власть бой ведет. В коммунистов стреляют, в рабочих вождей — думают в наше сердце попасть. Народ в тюрьмы кидают. Да разве можно весь народ под замок посадить? Читаю вот так, а сам думаю. Правда-то о нашей жизни до всех друзей доходит. Видят они — цветет наша страна. Эту нашу силу они и сейчас видят. Она и им силу для борьбы дает. Там теперь никак с послевоенной разрухой не справятся, безработица растет, хлебные пайки урезывают, цены повышают, — все туже петлю на рабочем затягивают. А у нас?. Весь народ о коммунизме думает. Хотим в коммунизме пожить, — торжественно произнес он, разжимая пальцы рук. — Вот наша путь-дорога. Так я говорю, Андрей Степанович?

— Правильно, Никита Павлович.